Воистину джентльмен старой школы.

По мере того как мы приближались к Лондону, пейзаж за окном постепенно превращался из ангельской белизны в мутную слякоть. Трудно поверить, что до Рождества осталось несколько дней.

Верная своему слову Милдред встречала меня на платформе.

– Нас ждет такси, – сказала она. – Отправляемся на Крэнвелл-Гарденс.

Эта улица неотличима от любой другой в Кенсингтоне: высокие белые георгианские дома высокомерно и отстраненно смотрят на дорогу.

– Если через десять минут мы не вернемся, приезжайте через час, – велела Милдред кэбмену.

– Как скажете, – ответил он, прикоснувшись к фуражке. Мы выбрались из машины и остановились посреди тротуара.

Колонны дома номер сорок семь украшали ионические капители. Сделав несколько шагов, мы оказались на крыльце. Милдред держала ключ наготове.

– Полагаю, здесь отдельные квартиры. Но если нет, мы просто притворимся, что ошиблись домом. Они же такие похожие, правда?

Она попыталась открыть дверь и обнаружила, что та не заперта. Я вошла следом за ней в узкий коридор, в котором находились три двери, лестница и ландыши, явно нуждавшиеся в искусственном дыхании.

В затхлом воздухе я унюхала запахи древесного червя, старых диванов и консервированного супа.

Милдред права: дом был разделен на пять квартир, и номер сорок семь находилась прямо у основания лестницы.

Милдред постучала. Мы подождали. Она снова постучала. Ничего.

– Окажешь мне честь или хочешь сама? – прошептала она.

Я сделала жест, предлагая ей чувствовать себя как дома.

На кольце с отмычками она выбрала проволочный крючок и воткнула его в замок. Не успела я глазом моргнуть, как мы уже были внутри.

Я считала, что обладаю прекрасными талантами взломщика, но Милдред была просто божественна. Святому Петру, подумала я, нужно лучше присматривать за Жемчужными вратами.

Комната, в которой мы оказались, не представляла собой ничего особенного. Стол, стулья, диван, буфет, словно сделанные на одной фабрике.

Милдред открыла дверь, ведущую в заднюю часть квартиры, и заглянула туда.

– Никого, – объявила она. – Апчхи!

– Такое впечатление, что тут никто не живет, – прошептала я. – Как будто квартиру собираются сдавать.

– Точно, – согласилась она. – Это не жилье женщины, учившей Альберта Эйнштейна танцевать, или чем они там занимались.

– Она курила его трубку, – я вспомнила рассказ Карлы. – Может, после ее смерти они сменили обстановку.

– Не думаю, – отозвалась Милдред. – Такое впечатление, что мебель куплена на распродаже на Тотнхэм-Корт-Роуд. Конец тридцатых годов, судя по всему. Дешевый шпон и орнамент. Вполне могли храниться в чулане у какого-нибудь кузена Клода.

Я поняла, куда она клонит.

– Мы не могли ошибиться квартирой?

– Проверь номер телефона, – предложила Милдред. – Ты сюда звонила?

Я подошла к столу и взглянула на телефон. На диске был написан номер: «Вестерн-1778».

– Да, – подтвердила я.

– Уверена?

– Вполне.

Как я могу забыть 1778? В этом году великий Антуан Лавуазье открыл кислород.

Вне всякого сомнения, я звонила именно в эту квартиру. В течение нескольких последних дней здесь явно кто-то был: некая мисс Летиция Грин, снявшая трубку и разговаривавшая со мной о лотерейном билете, принадлежавшем ее далекой родственнице, покойной Луизе Конгрив.

Мисс Летиция Грин, одна из наследниц Луизы Конгрив.

– Где-то должны быть бумаги, – сказала я. – Люди не могут жить без бумаг.

Но в результате тщательного обыска квартиры не было обнаружено ни единого листка. Это место напоминало декорации для съемок фильма, где вся обстановка была просто напоказ: грустные вещи несуществующих людей.

Может, в этом все дело.

– Как думаешь, что, если это просто прикрытие? – спросила я.

Милдред рассмеялась.

– Убежище? Может, ты и права. Для тех, кому есть что скрывать, например для Шерлока Холмса это обычное дело – обзавестись местечком, где можно недолго вздремнуть или хранить одежду для маскировки.

– Ты думаешь, мисс Грин – частный детектив?

Милдред провела длинным пальцем по подбородку.

– Частный детектив… – ответила она. – Или преступник.

Я вздрогнула. В этом месте было что-то такое, от чего у меня мурашки по коже бежали.

Обычно, когда копаешься в чужих вещах, это бодрит, но здесь, в пустом месте с пустыми буфетами и шкафами, мне было некомфортно.

– Особенно нечего изучать, – заметила я, неловко осматриваясь.

– Да, – согласилась Милдред. – Но мало – лучше, чем ничего.

Она увидела, что я в замешательстве.

– Например, этот хиогенес щетинистоволосистый, – объяснила она, указывая на растение. – Сразу видно, что за ним ухаживают. Хиогенесы, знаешь ли, нуждаются в заботе. Или они завянут.

Она потыкала пальцем в горшок, потом сунула его мне в лицо.

– Сухая почва, – сказала она. – Не поливали уже несколько дней. Вывод? Жилец покидал квартиру в спешке. То, что она забрала все вещи из шкафов, значит, что она не собирается возвращаться. Я полагаю, что это женщина, потому что мужчины редко выращивают хиогенесы щетинистоволосистые.

– Птичка улетела, – заключила я.

– Именно. Вопрос не в том, почему, а в том, куда? Давай-ка возьмем ноги в руки, Флавия, и воспоследуем ее примеру.

Такси ожидало нас у тротуара, водитель вертел шеей во всех направлениях.

– Эти полицейские падают как снег на голову, – сказал он, когда мы отъехали. – Нельзя им этого позволять. Куда?

– Флит-стрит, – ответила Милдред. – В «Телеграф».

– Я так и думал, – отозвался водитель.

Недалеко от собора Святого Павла, в той части города, которая пострадала от бомбежки, располагается офис «Дейли Телеграф». Хотя прошло уже десять лет, вокруг церкви все еще сохранились почерневшие обломки зданий, торчащие, словно гнилые зубы во рту старухи-герцогини.

Мы рассматривали расходящиеся от собора узкие улицы, утратив дар речи при виде этого зрелища.

Наш водитель резко свернул к тротуару и затормозил, выжидательно глядя на Милдред в зеркало.

– Благодарю, Берт, – сказала она, протягивая ему несколько банкнот. – Вы поистине жемчужина среди таксистов.

Берт просиял от радости и прикоснулся к кепке.

Мы секунду постояли на тротуаре, глядя на возвышающиеся башни «Дейли Телеграф».