Поскольку о Кьяре он ничего не спросил, я выложила ему последние новости, с ней связанные. Психотерапевтиня отбыла в неизвестном направлении, вывезя с собой три лодки вещей. Современные инсталляции летели с балкона прямо в канал под радостные возгласы всего квартала, собравшегося на берегу и наблюдавшего их падение. Бориса попросили проводить караван до канала Конвертите, который огибает женскую тюрьму на острове Джудекка.

Это было первое плавание пуппарино после зимы, и, расчехлив его, Борис так и подпрыгнул, увидев, что внутренность лодки, которую он каждый год лакирует с маразматической тщательностью, была вся отшлифована пемзой. Править изящной лодочкой в ненастье, да еще нагруженной, да еще и по глубокому каналу Джудекка, — такое под силу далеко не каждому гребцу. Стоя на корме, Борис сражался со встречным ветром, обзывая вандалами рабочих, содравших лак с дерева, которое теперь под воздействием воды, конечно же, покоробится. Эти макаки ремонтировали причал и наверняка опрокинули ведро цемента, купленное Кьярой в ту пору, когда она еще не начинала обманывать мужа, а пыталась обмануть саму себя, заглушая семейные неурядицы архитектурными прихотями. Борис считает, что Христос с картины Валантена де Булоня[63] был бы прав, если бы сам бросил камень в «Грешницу», чтобы таким, как она, неповадно было громить чужие дворцы и портить чужие пуппарино. Наша грешница переселилась в лофт-апартаменты полностью в ее вкусе — без консолей в стиле рококо, без потертых шелков фамильного гнезда. Можно подумать, что в семейной жизни ее не устраивал не столько муж, сколько мебель.

Поскольку Альвизе не спрашивал, что собой представляет новая добыча Кьяры, я ему и об этом доложила. Известность этого Робина Миллера-Бэнкса не выходила пока за пределы его почтового ящика. В противоположность нашему мускулистому спасателю со сверкающими от геля кудрями, этот был высокий худой старик, с бритым черепом, длинным тонким носом, весь в черном и в черных очках, из-за которых мне не удалось разглядеть, какие у него глаза, должно быть, тоже черные. Двойной фамилии а-ля Волси-Бёрнс брату хватило, чтобы прийти к заключению, что он мудак, под стать своей бывшей в употреблении музе.

По вторникам заключенные женской тюрьмы на острове Джудекка продают свободным гражданам немытые овощи, которые выращивают тут же, в тюрьме. Лично я ранние овощи предпочитаю покупать на рынке Риальто, пусть даже они там стоят безумных денег и пусть их доставка способствует увеличению озоновых дыр, а в Социальном кооперативе заключенных раз в год приобретаю кучу ни на что не годных вязаных шапочек и кухонных тряпок на несколько веков вперед.

Во вторник мы с Борисом в его ободранном пуппарино, починку которого пришлось отложить до хорошей погоды, подались на тот рынок. Спрятавшись за горой бататов и лесом лука-порея, мы установили наблюдение за лофтом и разглядели в одном его углу целый склад телевизоров, а в другом — колеса от грузовиков и тюки тряпок, из чего сделали вывод, что этот Робин не только ставит видеофильмы, но и работает по социальному заказу, о чем говорило вышеупомянутое снаряжение, в точности повторявшее афишу биеннале под заголовком «Косово: ноль надежд» или что-то в этом роде.

«Я же говорил, что он мудак!» — с торжествующим видом воскликнул Альвизе. Он давал Кьяре, этому Нарциссу в юбке, не больше двух месяцев, к концу которых ее достанут эгоцентризм и творческие муки этого типа и она разочаруется в нем раз и навсегда. Она поймет, что потеряла, и прибежит обратно, но пусть катится дальше. «Куда катится?» — спросил Борис, только что спустившийся из своей мансарды с «Портретом папы Климента IX» под мышкой. Если это не шедевр Карло Маратты, то он — не Борис Кампана. Волси-Бёрнсу не видать его как собственных ушей, так ему и надо! Дядюшка поставил своего папу рядом с «Мужчиной с перчаткой», чтобы я оценила их состояние, ожидая, очевидно, что я излечу на одном — странное вздутие, а на другом — ожог.

Альвизе тяжело вздохнул. У него такое впечатление, что он — Нил Армстронг, копающийся на Луне в каком-то старье. Лучше уж разговаривать о преступлениях и правонарушениях. А всеми этими художниками он сыт по горло! Кстати, чем мы собираемся его кормить на ужин?

«Ризотто с тюремным пореем и бататами», — пропел, весь сияя, Игорь. У нас этого добра на целый полк хватит, добавил он, ставя блюдо на стол и впихивая толстую попку Виви в высокий стульчик, купленный в телемагазине взамен ставшего слишком тесным «кокона».

«Похоже на собачий корм», — заметил Альвизе. Даже Корво в тюрьме питается лучше. Почувствовав себя в родной стихии преступлений и правонарушений, он заулыбался и принялся рассказывать нам, как благодаря показаниям Илоны Месснер добился взятия Корво, Энвера, парочки сторожей на вилле и их подручных под стражу.

Окаменев от ужаса при виде ксерокопий документов, которые Альвизе сунул ей под нос, присовокупив к ним пространные показания вдовы Пёрселл, Илона выложила все как на духу. Комиссару оставалось только направлять в нужное русло срывавшийся с ее заплетающегося языка поток деталей, уточнений, имен и мест. Тут было все: и интернет-сайт, и проституция, и сутенерство, и фильмы, и все остальное. После этих бурных излияний повсюду стали объявляться дети, которых собирали с помощью социальных служб и размещали в палаточном лагере на окраине Местре. Пока отряд полиции брал в люксе Энвера, комиссар собственноручно надел на Корво браслеты в его заставленной подделками гостиной и с большой неохотой передал его судебным органам, проведя в утешение опустошительные обыски в Венеции и Чендоне. Однако эти погромы не дали ответа на главный вопрос: куда подевался Рамиз? Альвизе еще раз хорошенько тряхнул Илону, предварительно предложив своему помощнику выпить кофе в ближайшем кафе. Когда очень надо, ты просто действуешь, не думая, оправдывает цель средства или нет.

И тут из кладезя Илониной глупости поперла правда. Как она ни божилась прежде, что лишь однажды виделась с Волси-Бёрнсом, при ближайшем рассмотрении оказалось, что они всласть навстречались, когда она добывала ему маленького певуна для этого Полифонического хора имени Пёрселла (о том, что это такое, она не имела ни малейшего понятия).

Я издала победный клич, тот самый, который мне пришлось подавить в фонде. Кто первый посоветовал Альвизе присмотреться к этому хору? А кто тогда с презрением отверг эту идею, которой сам же сейчас и хвастался?

Альвизе рассмеялся мне в лицо. Если бы он не прислушивался к моим словам, с какой радости он стал бы тогда расспрашивать эту Боллин о торговле детьми? Он не только умеет слушать, не подавая при этом виду, он еще и сохраняет всю информацию, чтобы воспользоваться ею потом, когда в этом будет нужда, а не когда она попадает ему в голову. «Полифонический хор» дожидался своего часа у него в голове, в ящичке «Фонд Пёрселла» вместе с партитурой и коричневой кофточкой. А я что думала? Что я одна умею раскладывать все по полочкам?

Волси-Бёрнс, представлявший «Алисотрувен» в Лондоне и никогда не работавший в Венеции, обвинил Илону, которой так и не удалось добыть ему мальчугана с ангельским голоском, в несоответствии занимаемой должности. Она побежала жаловаться Корво и Энверу, но те приняли сторону Волси-Бёрнса. Тогда-то она и решила выйти из дела. Не то чтобы она не любила детей, но, положа руку на сердце, возить их туда-сюда — это работа для прислуги, а не для нее, Илоны Месснер.