— А Шмит опять забыла дома красный галстук? Это уже третий раз за полгода… Тебе кажется, что носить красный галстук совсем неважно, несущественно, — ты думаешь, что лучшая в классе ученица по физике может позволить себе некоторые вольности. Почему ты не хочешь понять, что, надевая пионерский красный галстук, мы показываем, как мы сплочены и… и с кем сплочены!

Потом учительница остановилась перед Бири Новак, и губы ее невольно сжались.

— Стоит мне отвернуться вправо, я тотчас же слышу голос Новак или шуршанье карт; отвернусь влево — она уже посылает кому-то на заднюю парту записочку…

Долговязая девочка прижала руки к груди, рот ее искривился, но учительница махнула рукой:

— Подожди, сейчас говорю я, а потом тебе дам слово… Я серьезно прошу: возьми себя в руки, в твоем распоряжении еще целое полугодие. Если ты не исправишься, тебе на будущий год не придется учиться дальше. — Тетя Марта обвела взглядом весь класс. — Почему вы не помогли Бири Новак? Почему не пробудили в ней интереса к занятиям, желания учиться? Звеньевые, вы должны лучше заботиться о своих звеньях. На кого же мне опираться, как не на вас?.. Все это огорчает меня, — тихо сказала она и снова села на пустующее место Эстер Вамош. — Я не вижу результатов своей работы, какие должны быть. Ведь в этом году я выпускаю вас из семилетки. Моя обязанность вывести вас на правильный путь. Я отвечаю за вас! Разве Петефи не спрашивал у поэта Араня[20]: «Кто был твоим учителем, где ты учился?..»

В классе было тихо. Марта Зойом видела вокруг неподвижные фигурки девочек, задумчивые лица. Она тихо спросила Эржи Шоймоши:

— Ты доктором хочешь стать, так ведь?

— Да, терапевтом.

Учительница кивнула:

— Ты, конечно, будешь хорошим врачом, у тебя есть выдержка, воля. Смотри только не испорти достигнутых результатов. Я заметила, что ты всегда готовишь только новый материал, а пройденного не повторяешь. Из-за этого у тебя не получается четкого представления о целом, о взаимных связях изучаемых явлений. А между тем тебе, как будущему врачу, необходимо знать, что даже самая незначительная, казалось бы, деталь является важной частью целого…

На большой карте, висевшей на стене, Жанетта искала взглядом красный кружочек, обозначавший Париж… На вешалках висели пальто и шапки, у классной доски лежали кусочки мела и влажная тряпка — все как в Трепарвиле, и как все не похоже! До чего оскорбительны бывали замечания, которые словно невзначай бросала сестра Анжела! Как ехидно говорила она о домашнем быте учениц, об их настоящем и будущем! А вот тут все по-другому… Тетя Марта беседует с каждой девочкой отдельно, старается своими словами как бы сгладить, облегчить своим воспитанницам ухабистый путь, на который они вступят, навсегда покинув родную школу. А если бы ее, Жанетту, спросили, кем она хочет стать? Нет, нет, этого никогда нельзя будет рассказать тете Марте! Ничего не скажет она и Эржи Шоймоши… Ведь Эржи хочет быть врачом и, конечно, сочтет несерьезными ее мечты о будущем. Она с презрением отвернулась бы от Жанетты, узнав о том, что произошло в «Кларидж-отеле». Впрочем, такой случай больше никогда уже не представится, никогда в жизни! Теперь уж конец, конец всему… Может, она будет работать на швейной фабрике тети Вильмы… Мама тоже ведь строила планы, как вместе с дочкой будет ездить в Рубэ на текстильную фабрику. Не всем посчастливилось жить так обеспеченно, как Эржи Шоймоши или Йолан Шурани. Они-то будут жить припеваючи, кончат университет; одна станет доктором, другая — учительницей…

Словно откуда-то издалека услышала она знакомые голоса:

— Тетя Марта, я, конечно, нехорошо делала, что пропускала воскресные экскурсии, но это все потому… потому, что в воскресенье по утрам мы радио слушаем — всей семьей! И смеху же у нас! Но теперь уж…

Кто-то говорил:

— По-моему, тетя Марта, надо так сделать, чтобы серьезные задания учителя доверяли не только самым хорошим ученицам. Тогда бы слабые и средние ученики больше верили в свои силы… это подбадривало, подгоняло бы их… они лучше учились бы…

А потом раздался звонкий, властный голосок, для Жанетты самый приятный из всех:

— Дома я завела листок бумаги и отмечаю на нем, какие оценки получила за месяц. Так что по этому листу сразу видно, отстаю я или двигаюсь вперед, — и папочке… словом, и родителям все сразу видно. Словом, такой лист каждый может завести у себя…

Прозвенел звонок, но никто не двинулся с места, пока не поднялась с парты Марта Зойом.

— Я думаю, девочки, наша сегодняшняя беседа была полезной. Мы выяснили много важных вопросов. Как вам кажется?

— Да!.. Да!..

— Вы, надеюсь, не думаете, что тетя Марта только и знает, что придираться, в каждом ищет недостатков, не понимает вас? Право, было бы очень горько, если бы вы так думали… потому что если как следует разобраться, то доля правды в таком мнении нашлась бы. Я ведь не подчеркнула должным образом ваши успехи, не рассказала обо всем том, что радует меня в вашем классе. Большинство из вас — сознательные, разумные дети, вы любите работу и свою школу, — большинство, повторяю, но не все! — Марта Зойом положила руку на голову Иренки Тот. Иренка, подняв лицо, прижалась круглой щекой к ласковой ладони учительницы. — Вам, наверно, уже это наскучило, но я еще раз скажу: за все, происходящее в классе, отвечает каждый из вас… Ну, а теперь быстро стройтесь — не хватало еще, чтобы мы опоздали к спуску флага!

По коридору и по лестнице двигались к физкультурному залу построенные парами классы. Стоял невообразимый гул, словно в потревоженном улье.

— Моки, пойдешь завтра на каток? — отчаянно взвизгнул кто-то вверху на лестнице.

И из-за поворота в ответ раздалось:

— В десять встретимся у троллейбуса!

Какая-то девочка возбужденно говорила:

— Двадцать пятого мы в тиятр пойдем всем нашим почтенным семейством, в Национальный!

— Не шумите, дети! — ворвался в этот гам уверенный женский голос. — И не говори тиятр. Когда ты научишься