А чего только не было в брошенных богатых домах! Много в вещмешок не положишь, зато после стольких голодных лет объедались разносолами — многие вообще никогда до этого не ели досыта. «Открываешь шкаф и смотришь — что взять?» — вспоминала Аня[384]. Сколько всего было в шкафах, а брать было бесполезно — каждая лишняя вещь в вещмешке на марше принесет страдания. Разве что взять платье и шляпку и сфотографироваться в них? Хотелось хоть ненадолго почувствовать себя женщиной: красиво одевшись, сфотографироваться и отправить фотографию домой — пусть удивляются.

Девушка-солдат, наступавшая в Восточной Пруссии, запомнила необыкновенную ночь, проведенную в немецком замке. Там было «много комнат… Такие залы!». Шкафы были полны нарядов, и каждая девушка выбрала себе платье. Ей понравилось желтое платье и неземной красоты халат, длинный и легкий как пушинка. Девушка и ее подруги страшно устали, было уже поздно. Одевшись в платья, они тут же заснули. Она заснула, надев поверх платья этот волшебный халат. А утром… «Встали… Посмотрели еще раз в зеркало… И все сняли, надели опять свои гимнастерки, брюки. Ничего с собой не брали. В дороге и иголка тяжелая. Ложку за голенище воткнешь, и все»[385].

Кое-кому удалось, конечно, отправить посылки, но ведь эти девушки были простыми солдатами, а посылки были в основном привилегией офицеров. Солдат бесправен, посылки Веры Чуйковой и нескольких ее подруг вскрыла женщина, работавшая на почте. Забрала себе то, что понравилось, остальное выкинула. Точно Вера, конечно, не знала, просто кто-то сказал, — а когда Вера вернулась домой, она узнала, что посылка и правда не дошла[386]. Офицеры — да, слали. А уж генералы, как говорили, — те отправляли барахло вагонами.

Девушки, кроме белья, могли взять платок, ну и часики золотые, если подарят разведчики, тоже таскали с собой. А однажды ребята притащили Ане Мулатовой шубу — у них было больше, чем у девушек, возможностей полазить по немецким домам. Аня сначала отказывалась: «Куда мне ее девать?» Но такая красивая была кроличья шубка, так захотелось ей вернуться домой и зимой носить эту мягкую шубку, что не удержалась и взяла. Мучилась, таскала с собой в мешке, пока, уже в конце апреля, в Карпатах, не пропал весь мешок: девушки положили мешки на подводу, а ездовой то ли уснул, то ли лошадь испугалась и понесла, но сорвалась вся телега с лошадью в пропасть, погибли и лошадь, и ездовой, и вещи все пропали. Шуба — мелочь, с мешком пропала Анина снайперская книжка, и, хотя позже ей выдали справку и написали там снайперский счет, книжки другой не дали — все равно они уже были в наступлении[387].

«Высокая такая, грубоватая… много разговаривать не любила. Очень ей нравилась песня „Ой, туманы мои, растуманы“. Каждый раз, как начнет оружие чистить, так ее непременно затянет»[388], — вспоминала о «самой отчаянной из нас» Лидия Вдовина. Калерия Петрова — в 1960-х годах «красивая, ухоженная москвичка, научный сотрудник» — тоже вспоминала, что Роза была молчалива. «Ходила чуть вразвалочку, покачивая широкими плечами. В обиду себя не давала: молчит-молчит, но если заденут по-настоящему — встанет лицом к лицу, упрет руки в бока, глаза прищурит и выскажется крепко»[389]. На отдыхе, когда было свободное время, Роза все что-то писала. «Пишу целый день, устала, допишу потом. Все письма писала и в дневник, и на коленях все, приперла стенку и пишу, и спина, и рука устала»[390]. Она упоминает в дневнике, что в какой-то день написала 30 писем. Писала очень много домой, писала подругам по Архангельску, писала мужчинам, которых встретила на фронте, писала в редакцию фронтовой газеты, писала начальству, вплоть до самого Сталина, требуя, чтобы разрешили воевать на передовой. Предлагала Кале: «Давай я и твоей маме напишу, как мы здесь живем, как воюем. И Сашиной маме тоже…» И сама, конечно, получала огромное количество писем — особенно когда стала знаменитостью. «Но, — писала она с характерным для нее пессимизмом, — того письма, которое радует, нет»[391].

Дневник Розы всего-то за три месяца — с декабря 1944 года по январь 1945-го (более ранний не сохранился или не опубликован, но он точно существовал) — очень много о ней рассказывает. Советские и современные российские публикации создали образ Розы Шаниной — бесстрашного бойца, убежденной коммунистки, без остатка отдавшей себя защите родной страны. Иногда она предстает даже фанатиком. Непросто разобраться в записях Розы — записях человека, который спешит и сокращает, многое недоговаривает, который, в силу недостатка образования, часто не может в достаточной мере выразить мысль. Но, вчитавшись, сразу понимаешь, что имеешь дело с очень сложным случаем. Дневник, вызывающий у читателя самые разные эмоции, отражает страдания молодого и незрелого, очень талантливого, всегда неудовлетворенного, неуверенного в себе человека.

В этом дневнике четыре темы играют одинаково большую роль: война — снайперская «охота» и страстное желание быть на передовой, слава, взаимоотношения с мужчинами, отношения с подругами. Стоит ли говорить об очевидном: эти темы взаимосвязаны, тесно переплетены.

Роза часто упоминает свое неустойчивое эмоциональное состояние, признается дневнику, что плакала. Иногда — просто так, когда охватит тоска, иногда — от песни, которая взяла за душу, иногда — потому что с неуважением относятся подруги или мужчины. Плачет и потому, что хочет быть на передовой, а ее не пускают. «Была у генерала Казаряна и полит. начальника, искренне плакала, когда не пустили на передовую…»[392] А в гостях у майора — начальника оперативного отдела плакала, когда поставили хорошую пластинку. «Я навзрыд, до того доплакала и эту пластинку „Час да по часу“ завела раз 10»[393], — писала она на отдыхе 9 декабря. «Часа три уже сижу и плачу, — пишет она 18 января. — Кому я нужна?.. Мои переживания никому не нужны»[394]. И: «Я плакала от души всю дорогу, ибо мне тяжело было, я одна ночью, только пули свистят, пожары горят»[395].

«Адреналиновая зависимость», — комментирует дневник Розы современный психолог[396]. Кажется, эта девушка ощущала, что живет полной жизнью, лишь в моменты большой опасности. Свое состояние, тоску по передовой Роза сама называет в дневнике «жаждой боя». Почему ее так тянет туда, где смертельно опасно, она и сама не понимала. «Да, как хочется быть на передовой, как интересно и одновременно опасно, но не страшно мне почему-то»[397], — писала она во время октябрьского наступления. Роза, конечно, шла впереди с пехотинцами, хотя снайперов туда не посылали. «Команда — занять сопку, я заняла, я в первых рядах. Сначала я не видела, потом вижу: из-за горы, метрах в 100, вылазят самоходки с десантом. Била живую силу противника. Рядом слева, метрах в 8, раздавило старшего лейтенанта и капитана, и бойцов. У меня заклинение. Я села, устранила задержку и снова стреляю. Танк прямо на меня, метров 10 впереди… Страха никакого…»[398]. Чуть позже, не желая находиться далеко от передовой с женским взводом, она писала: «Хочу, чем объяснить? Какая-то сила влечет меня туда, мне скучно здесь… Некоторые говорят, что я хочу к ребятам, но я же там никого не знаю. Я хочу видеть настоящую войну…».