Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Рознер, ругаясь в основном по-польски, то и дело прибегал к стиляжьим словечкам. То слово «жлоб» ввернет, то «чувак».
«Однажды после концерта, – рассказывает Нина Бродская, – купив в магазине еды, мы с тетей Лизой Поповой (костюмершей) отправились в гостиницу, где приготовили себе ужин. Поужинав, легли спать, но утром я не могла встать с постели. У меня болели голова и живот, и на концерт я, естественно, не поехала. Рознер очень переживал за меня, спрашивая тетю Лизу:
– Что этот рэбенок, холера ясна, кущал?
Услышав в ответ, что ужинала я вместе с костюмершей, Рознер сказал мне:
– Нинуля! У тебя, наверное, завелись чуваки!»
Возраст Нины, помноженный на целомудренные советские времена, допускал только поцелуи в щеку.
– А что это значит, дядя Эдди? – спросила девушка.
Рознер разъяснил, что он имеет в виду гадов, которые могли поселиться в животе:
– Нинуля! Завтра утром я отнесу твой анализ в лабораторию, и чтобы ты утром его приготовила!
Дядя Эдди свое обещание выполнил: нанес визит в лабораторию. Но блеснуть медицинскими познаниями «царю» не пришлось – предположения о «чуваках»-червяках оказались ложной тревогой.
Непереводимая игра слов
Полиглоту Рознеру музыкантский жаргон требовался в наименьшей степени. С Павлом Гофманом он объяснялся на польском, с Луи Марковичем – на немецком. На еврейском языке идиш – и с тем, и с другим. При случае был готов запросто перейти на английский или французский, которым владела танцовщица Юлия Чувелева. Но слишком частое публичное использование иностранных наречий могло вызвать сомнения в политкорректности и даже благонадежности говорящего.
1962
По словам режиссера Валерия Рубинчика, в биг-бэнде Эдди Рознера «никогда не дискутировали на политические темы. Надо было видеть глаза самого Эдди – глаза человека, которому все ясно с полуслова»[39]. Хотя те или иные разговоры все же случались. Однажды «царь» узнал, что Генрик Варс пишет музыку для американских фильмов. Тогда он сказал пианисту Николаю Левиновскому: «Золотко, клянусь вам, у меня была возможность сделать карьеру в Голливуде. Вы же знаете мои песни. Холера ясна потащила меня к большевикам, а они, пся крев, отблагодарили тюрьмой и Магаданом». Рознеру надоело быть отщепенцем.
Приятно работать в жанре, которому государство, мягко говоря, не доверяет? «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!» Лозунг «Догнать и перегнать Америку» к джазу не относился. А зря! Полезное было бы соревнование.
XXI съезд КПСС утвердил семилетку – семилетний план развития народного хозяйства. Вскоре сменился министр культуры: министерство возглавила Екатерина Алексеевна Фурцева.
Нина Бродская:
Фурцева любила принимать активное участие в жизни и творчестве артистов, особенно знаменитостей. От случая к случаю приглашала к себе в министерство, где за длинным столом подолгу делилась впечатлениями, заинтересованно выслушивая, задавая вопросы, беседуя о насущных проблемах и новостях в области культуры и искусства. Нередко речь заходила о политике партии. Ну, а в конце совещания разговор переходил на обычные житейские темы. На одно из таких совещаний Е. Фурцева удостоила своим приглашением Эдди Рознера. Министр решила доложить о перспективах семилетки.
Во время доклада Рознер полушепотом заговорил с сидевшим рядом конферансье Михаилом Гаркави – знаменитым не только своими шутками, но и весьма крупными габаритами фигуры. Диалог велся на идиш – языке современных евреев. Вот ее смысл.
– Ди фарштэйст эпес, фин вус зы рет? (Ты понимаешь о чем они говорят?)
– А! Эпэс. Их кенышт алц фарштейн! (Кое-что. Я не могу всё понять!)
– Ты знаешь, она что-то говорит о великих планах.
– Я ничего в этом не соображаю.
– Ты знаешь, я хочу тебе что-то сказать.
– Что?
– Я хочу домой. Я тебе сейчас еще кое-что скажу. У меня раскалывается голова…
Далее следовала непереводимая игра слов, в которой упоминались планы на семь лет и поцелуи в ж…пу.
Очень скоро другие артисты начали переглядываться, гадая, на каком языке общаются между собой Рознер и Гаркави. И лишь один Л. Утесов, до которого изредка долетали отдельные фразы, старался закрыть рот ладонью, чтобы не рассмеяться.
Михаил Гаркави, следует заметить, был живой легендой эстрады. О нем ходило множество историй, которые помнят до сих пор.
Нина Бродская:
Он был высокого роста, толстый, но в то же время казался легким, словно летел по сцене. Это был артист, обладающий невероятным обаянием и врожденным чувством юмора.
От конферансье Бориса Брунова я слышала такую историю о Михаиле Гаркави.
Однажды Брунов и Гаркави пополам вели большой эстрадный концерт. В концерте было много номеров, которые объявлялись обоими конферансье по очереди. Подошла очередь Михаила Гаркави. Он вышел на сцену и сказал, что следующим номером программы будет выступление не артиста эстрады, а литературного секретаря. Гаркави его красиво представил и ушел в буфет. Тем временем секретарь долго и нудно читал что-то и при этом громко восклицал: «Павка Корчагин, Павка Корчагин!»
Он закончил свое выступление, и в этот момент прямо из буфета на сцену выбежал запыхавшийся Гаркави. Не зная и не слышав, о чем говорил литературный секретарь, Гаркави, подойдя к микрофону, обратился в зал к публике:
– Дорогие друзья! И как же много сегодня мы с вами узнал об этом герое – Олеге Кошевом!
В ту же секунду, услышав за кулисами эти слова, Брунов бросился на сцену, чтобы помочь Гаркави выкрутиться из нелепого положения:
– Михаил Наумович! Речь велась о Павке Корчагине!
– Ну и что же? – нисколько не смутившись, ответил Гаркави. – У Павки Корчагина и Олега Кошевого очень много общего. Они оба умерли!
Другой смешной эпизод.
В 60-х годах часто на стадионах многих городов России устраивались огромные представления, в которых принимало участие большое количество артистов московских театров,
