любое резкое движение будет заметно в проливном лунном свете, и направил себя к дальней оконечности острова. Здесь, укрытый низким кустарником, он пристал к берегу и направился к святилищу.

Остров усеивали маленькие призрачные кусты и ракитник с белыми цветами, все пепельно-серое в лунном свете. Он пробрался сквозь них и вышел к святилищу, подождал минуту или две, наблюдая за монастырем, открыл дверь и вошел.

Он почувствовал, что его колени немного дрожат в пахнущей краской черноте, но времени на раздумья не было, и он нащупал в кармане трут, зажег лампу и увидел, как обезьяна дружелюбно выпрыгивает из темноты.

Хьюстон отнесся к этому без формальностей.

2

Он услышал удар полуночного гонга после того, как пробыл в туннеле четверть часа, но не был уверен, доносился ли он до него из-за воды или прямо из монастыря. Он спустился в скалу на пятьдесят футов, насколько он мог судить, и теперь был на ровной земле. Он подумал, что, возможно, он действительно поднимается; он двигался, склонив голову вдвое, а его плечи касались боков, и он не мог точно сказать.

Воздух был спертым и мертвым, и масляная лампа начала оплывать. В воздухе стоял сильный, затхлый запах мускуса, и, поняв, от кого он, должно быть, исходит, Хьюстон почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Сколько раз она была здесь до него, нестареющая дьяволица; и сколько раз в ее семнадцати прежних телах? В узкой каменной галерее витал дух старого зла, культового зла, настолько гнетущий, что он едва мог заставить себя продолжать. Он подумал, что ему нужен отдых, и остановился, чтобы отдохнуть.

Он остановился, склонив голову, как старая лошадь, и его дыхание вырывалось со свистом, как волынка. Воздуха, казалось, становилось все меньше. Он подумал, что ближе к земле ее может быть больше, и неуклюже опустился на корточки. Лампа сразу же загорелась ярче. Хьюстон просияла от этого.

Это была нехватка воздуха – это и его согнутая поза. С гордо поднятой головой и расправленными плечами он был прав, как дождь. Здесь не было призыва к приступу ужасов. Он был в искусственном туннеле. Это перешло от А к Б. Он очень ловко нашел вход в точке А, и теперь оставалось только найти, где он выходит в точке Б. Если что-то и было более определенным, чем другое, так это то, что никто не побеспокоит его в пути.

Это размышление было настолько обнадеживающим, что через минуту или две он снова поднялся на ноги и пошел дальше.

Земля, несомненно, поднималась – и поднималась круто. Он подумал, что, должно быть, уже выбрался из озера; он, должно быть, идет вверх по ступеням. Если бы это было так, туннель в настоящее время должен выровняться.

Туннель выровнялся.

Хьюстон нашла это очень воодушевляющим. Он думал, что теперь может определить себя с достаточной точностью. Он был прямо под внутренним двором. Где-то на скале над ним прохаживался в прохладном ночном воздухе стражник. Очень скоро туннель должен снова подняться на второй лестничный пролет.

Туннель снова поднялся.

Она продолжала расти. Она продолжала расти так долго, что он был совершенно сбит с толку. Он понял, что, должно быть, ошибся в своем положении. Первый уклон ознаменовал только его выход из озера. Это была вторая, которая следовала линии ступеней – и обоих пролетов сразу.

Но могут ли даже два лестничных пролета тянуться так долго? Возможно, они могли бы. Он был усталым и потерянным; и другие факторы должны были быть приняты во внимание. Монастырь был построен на возвышенности: туннель должен был бы подниматься, чтобы встретиться с ним. Тогда выход был бы расположен в дальнем и менее доступном конце: это объясняло бы дальнейший подъем.

Хьюстон учел все эти факторы. Он перебирал их в уме, как множество четок. Они не сделали ничего, чтобы развеять растущее беспокойство. Он был в туннеле уже полчаса, и ему потребуется столько же времени, чтобы вернуться. Ему все еще предстояло столкнуться с проблемами лодки и возвращения в монастырь. Через пару часов будет светло. Если бы его заставили ждать, если бы его заставили прятаться, если бы один из охранников в проходе случайно проснулся. …

Хьюстон остановилась. Он остановился, потому что туннель остановился. Он остановился на лестничном пролете.

Хьюстон поднялась по ступенькам.

Лампа внезапно вспыхнула. Воздух поступает внутрь. Он чувствовал, как она мягко движется вокруг его головы. Он круто поднимался из туннеля в своего рода коробку для таблеток, сооружение такой неправильной формы, что он ни за что на свете не смог бы разобрать, что это такое. Он поднял лампу над головой. Конечно! Это был идол. Он был внутри другого огромного идола. Туннель закончился так же, как и начался.

Идол был размером с обезьяну. Он не мог припомнить, чтобы видел другую такую обезьяну в монастыре. Он подумал, что он, должно быть, в одной из часовен в задней части. Он знал, что в этих часовнях днем и ночью горели масляные лампы, и он задул свою и огляделся в поисках проблесков света в темноте. Он сразу увидел одну, длинную вертикальную линию волос в паре футов над его головой.

Он поднялся на две ступеньки и потрогал ее руками. Он был установлен в выпуклой выпуклости. Выпуклость, похоже, не представляла ягодицы. Он не мог разобрать, что это означало. В середине было небольшое углубление. Он приложил к ней ухо и прислушался.

Ничего. Ни храпа, ни дыхания, ни скрипа.

Где бы он ни был, он, казалось, был совершенно один. Он нащупал пальцами защелку и отпустил ее. Одна из дверей с тихим звоном распахнулась. Хьюстон заглянула внутрь.

Масляные лампы ровно горели в высоком зале. В комнате было совершенно тихо. Лампы стояли полукругом вокруг идола, с которого он наблюдал. Казалось, на заднем плане мерцали другие, меньшие лампы, и когда его глаза привыкли к свету, он увидел, что они горели перед рядом идолов поменьше.

Он подождал несколько минут и очень осторожно поднялся еще на две ступеньки. Он полностью открыл двери. Он вышел.

На полу были ковры, и еще больше ковров свисало со стен. Это была необычайно большая и красивая часовня, и вскоре он понял, почему не был в ней раньше: это была часовня, посвященная культу самой дьяволицы. Большой идол, из которого он вышел, очевидно, представлял Первое Тело: он