– Ты родился в Род-Айленде.

– Род-Айленд относится к группе Атлантических штатов. Это самый маленький штат по площади. Мы сейчас в Род-Айленде?

– Нет. В детстве ты спал плохо.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать.

– Твой рисунок сна – когда ты засыпаешь, сколько времени тебе требуется, чтобы заснуть, продолжительность сна, время, когда ты проснешься, – это все меняется.

– Сожалею, что со мной так трудно.

– Можешь не извиняться, по крайней мере передо мной. Ты был всего лишь ребенком и не принимал осознанных решений.

– Почему вы рассказываете мне все это?

– Я делюсь с тобой анекдотическим случаем из твоего детства, _____, потому что это частица того, кем ты являешься. По словам твоих родителей, им приходилось катать тебя на машине по району, чтобы ты заснул.

– Кажется, мне нравились поездки на машине.

– Твои родители также пытались держать тебя на руках, прислонившись к стиральной машине, и даже издавали звуки машины, чтобы тебя убаюкать.

– Я этого не помню. Я не помню своих родителей. Я не помню Род-Айленд.

– Вспомнишь. Я помогу.

– Могу я спросить, где мы находимся?

– Мы очень далеко от Род-Айленда.

«Ходьба» переходит в «бег трусцой».

Ты падаешь всего один раз. И без приказа снова поднимаешься на беговую дорожку.

– Что еще ты помнишь, _____?

– Я помню ваше имя: Анна.

– Что еще ты помнишь?

– Я помню, как мои родители, когда я был маленьким, издавали губами глупые звуки, подражая машине.

– Что еще ты помнишь?

– Я помню музыку.

– Ты помнишь какую-то конкретную песню?

– Я помню первую песню, которую вы мне поставили. Это было восемь дней назад?

– Да.

– Мне очень нравится эта песня. Я прокручиваю ее у себя в голове, когда засыпаю, и нахожу ее там, когда просыпаюсь.

– Тебе всегда нравилась эта песня…

– Всегда? Это же очень долго?

– Да. А под «всегда» я подразумеваю то, что она нравилась тебе с того самого момента, как ты ее впервые услышал. Эта песня важна для нас обоих.

– Почему она важна для нас обоих?

– Эта песня звучала… в общем, она знаменует особенный момент в наших жизнях. Это все, что я могу тебе сказать сейчас.

– Вы физически не можете сказать больше? Или не хотите мне говорить?

– В самую точку. Мой ответ: понемногу и того, и другого.

– Я не совсем понимаю.

– Ты помнишь какие-либо другие песни, которые я тебе не проигрывала?

– Кажется, да. У меня в голове звучит простая мелодия.

– Ты можешь напеть или насвистеть ее мне?

– У меня нет свистка.

– Попробуй напеть…

– Ну как, получилось? Вы ее узнали?

– Это было просто прекрасно. Я ее узнала. Мне очень нравится эта песня, но она неизменно навевает на меня грусть.

– Я ее помню именно поэтому?

Со стороны доктора Кюн, или Анны, как тебе теперь полагается ее называть, нет никаких торжественных церемоний, заявлений или хотя бы предупреждений касательно твоего зрения. Однажды ты просто просыпаешься и обнаруживаешь, что видишь.

В комнате темно, но далеко не так темно, как прежде. Возвышающиеся под одеялом контуры твоих ног и торса является желанным зрелищем. Ты говоришь себе: «Я все время видел вот так же», и веришь в это. Ты поднимаешь руки вверх и смотришь на них, сжимая кулаки.

Ты усаживаешься в кровати. Облегающая рубашка с коротким рукавом, надетая на тебе, не белая. Возможно, она зеленая. Ты помнишь, что такое зеленый цвет, не так ли? Стены в твоей комнате гладкие, и ты думаешь, что они белые, но сказать точно ты не можешь, потому что все еще темно. Беговая дорожка в углу размерами меньше, чем ты предполагал. Ты снова смотришь на стены, затем на потолок, на дверь в ванную и на очертания двери в нише, которая еще не открывалась с тех пор, как ты пришел в сознание.

– Я вижу, что ты можешь видеть, _____, – смеется Анна. Она радуется своему каламбуру или тому, что твоим глазам вернулась способность видеть? Возможно, и тому, и другому. В последних разговорах она советовала тебе не ограничивать свое мышление двузначной логикой. Черное или белое, то или это, правильно или неправильно – вот были ее примеры двухмерного мышления.

– Да, могу. Как вы это определили? Вы обладаете способностью видеть моими глазами?

– Нет. Я определила это, наблюдая за твоим поведением, глядя на то, как ты обводишь комнату своими большими красивыми глазами. – Она снова смеется.

– У меня красивые глаза?

– Да, красивые.

Вспыхивает сетка прямоугольных световых панелей под потолком. Яркость свечения нарастает, рассеивая темноту.

Анна говорит, что тебе потребуется несколько минут, чтобы привыкнуть к свету. Ты щуришься и терпеливо ждешь, а тем временем твои зрачки сужаются, регулируя световой поток, попадающий на сетчатку глаз.

В стене слева от тебя сдвигается панель, открывая плоское черное стекло. В этом стекле маленькое перевернутое отражение тебя, сидящего на кровати.

– Пожалуйста, обрати свое внимание на экран.

Экран заполняется обширным пустым полем, заросшим зелено-бурой травой. Высокая трава колышется и качается на ветру. Ты слышишь шелест и шорох, и это сочетание изображения и звука по какой-то необъяснимой причине вызывает у тебя слезы. Над полем такое же бескрайнее голубое небо, усеянное клочьями белых облаков. Одно облако медленно продвигается в верхнюю часть экрана.

Ты вспоминаешь зеленый цвет и понимаешь, что твоя футболка обладает другим оттенком зелени.

– Я помню это место, – говоришь ты. – Я здесь бывал. – Возможно, это неправда, но тебе это кажется правдой, что хорошо, поскольку ты выходишь за границы двухмерного мышления, за пределы правды и неправды.

Анна заставляет тебя напрячься (ее выражение).

Ты выполняешь последовательность отжиманий, начиная с пятнадцати, затем десять секунд отдыха, потом четырнадцать, и так далее до одного отжимания на трясущихся руках.

Затем «ходьба», переходящая в «бег трусцой», переходящий просто в «бег».

Ты больше не падаешь.

– Анна, если можно, пожалуйста, я бы хотел снова увидеть то просторное поле или посмотреть еще один фильм про океанские глубины. Или послушать еще одно оркестровое произведение.