По утрам наша улица принадлежит шоферам лимузинов, поджидающим наших боссов, чтобы везти их вершить их важные дела в их офисы. Многие из соседушек имеют по хорошенькому пакету stakes в компаниях с громкими, всемирно известными именами типа «Авон», «Амоко», «Тексако» и т. д. Откройте «Уолл-стрит джорнэл», ткните пальцем и не ошибетесь — это именно те компании, названия которых, развернув «Уолл-стрит джорнэл», с удовольствием каждое утро лижут взглядом мои соседи. Шоферы лимузинов чистят свои лимузины тряпками или стоят группками, осторожно разговаривая, все в костюмах, при галстуках и в фуражках. Гэтсби — один из немногих в нашем блоке, кто редко пользуется лимузином — предпочитает такси. Причина тому не его либерализм — просто он ведь не живет здесь постоянно, но, чтобы летать в свое имение в Коннектикуте, он не задумываясь использует частный самолет.

Кроме шоферов, ранними утрами оживляют нашу улицу и красивые женщины — это любимое место коммерческих фотографов Нью-Йорка, у нас необыкновенно респектабельные фасады домов и вид на реку, наш блок — как старая Англия. Посему едва ли не каждый день на нашей улице стоит автобус, и в нем можно разглядеть полуголых девочек, которых брезгливо накрашивают гомосексуалисты мейкапщики. А женщины в штанах садистко-лесбийского типа, с сигаретой в зубах, хрипло указывают изящным молодым людям, куда тащить очередной ящик с аппаратурой, а фотограф — чаще еврей, а сейчас все больше и больше появляется японцев — возится со своей камерой, евреи — озабоченно, японцы — как новенькие автоматы.

Я, слуга, когда босса нет, охотно вылезаю наружу и с удовольствием разглядываю девочек, которых десятки раз заставляют повторять ту же самую сцену, — скажем, случайную встречу на улице. Модели проходят перед аппаратом со счастливыми лицами, охуев от тоски, но, хочешь — не хочешь, они должны изображать на лицах, одна — удивление и зависть от нового платья подруги, другая — гордость за свое платье, — творческая находка фотографа или хриплой лесбиянки. Мужчины-модели меня раздражают — они всегда очень быкообразные и мужланистые, производят впечатление туповатых, несколько деревенских. Впрочем, близко я с ними не сталкивался, может быть, я ошибаюсь.

Кроме лимузинов и фэшэн-автобусов, на нашей улице всегда стоит по крайней мере пара автомобилей-фургонов. Нас постоянно чинят и подновляют и перекрашивают — во всяком случае, редкий день улица свободна от каких-нибудь «Royal plumbers» или «Green air airconditioners» или «Sherlock Holmes security installations» и т. п. очень важных представителей более мелкого бизнеса. Нас обслуживает черный мужик Энди, его бизнес называется «Kings airconditioners», как видите, в том же стиле, что и у других представителей частного предпринимательства. Энди часто выручает меня из драматических ситуаций. Я звоню ему, когда вдруг разрывается, скажем, труба в бейсменте или в одной из комнат обнаруживается водяное пятно на потолке; обычно подобные неприятности случаются ранней весной. Энди меня уважает, и я его уважаю, хотя мы совсем разные. Энди не курит и не пьет, и у него есть жена и двое детей. Я — пью и курю, и семьи у меня нет. Энди хочет выучить своих детей и поехать надолго в Африку, он очень интересуется своей прародиной. Я с прародины своей свалил, и вряд ли когда туда поеду. Однако при всей нашей различности мы друг другу симпатичны, и, когда у него и у меня есть время, мы пьем кофе и разговариваем у меня на кухне. Как я ни стараюсь переносить свою жизнь и во все другие комнаты — большую часть моей жизни я все равно провожу на кухне, как и подобает слуге.

* * *

Иногда в Линду вселяется психопатия. Обычно приступы психопатии совпадают с визитами Гэтсби, который орет ей обидные вещи, вроде обвинений в том, что она тратит его деньги как воду или что он сыт ей, Линдой, по горло — Fed up! с ней, и чтоб она убиралась с его дороги — Get out of my way! В такое время Линда начинает, неосознанно для себя, доебывать меня, хотя я не ее подчиненный, у меня свои дела. Линда всегда находит повод придраться ко мне, сделать это ей нетрудно, ведь она торчит в миллионерском доме восемь, а то и девять часов.

С месяц назад, к примеру, как-то вечером в дом явились два огромного роста бизнесмена, я был предупрежден об их визите и ждал их. Я дружелюбно показал детинам их комнаты. Они же в свою очередь спросили у меня, что я пишу в тетради, я всегда слоняюсь по дому с тетрадью, если Стивена нет в доме. Гэтсби, конечно, сообщил им, что я писатель; я — один из его аттракционов для гостей. Мы с полчаса дружески поиграли в сумасшедшую компьютерную игру на экране ТВ, они — представители самой передовой в мире технической мысли, — конечно же, обыграли меня, потом они съебали куда-то обедать.

На следующее утро (джентльмены пришли, очевидно, с обеда поздно и еще спали) Линда сказала мне деловито:

— Эдвард, опиши мне, который из них мистер Бурдел и как он выглядит, так как я должна передать Бурделу в руки личное письмо от Стивена.

— Один из них с бородой, а другой без бороды. Оба они преогромного роста дюжие ребята, едва ли не больше нашего босса. Они одного возраста, по-моему, но, кто из них Бурдел, я понятия не имею, — сказал я Линде.

— Эдвард, пожалуйста, относись серьезно к своим обязанностям, пожалуйста, впредь запоминай, кто есть кто! — сказала Линда нервно, поправляя кофточку, которую она, может быть, надела для этих двух бизнесменов специально, откуда я знаю. — Пожалуйста, Эдвард, ты поставил меня в неудобное положение, я должна вручить письмо мистеру Бурделу, а второй джентльмен — всего лишь его подчиненный, — продолжала Линда. — Всегда спрашивай имя, переспроси, если не понял, мы можем оказаться в большой беде из-за твоей невнимательности.

— Послушай, Линда, — сказал я, — что ты волнуешься. Дай мне письмо, я его вручу. Ну, если я ошибусь, то что же страшного, а? Я видел джентльменов вчера всего полчаса, и они мне не представились, я им открыл дверь, помог внести внутрь вещи, и мы сразу же заговорили о чем-то… Дай мне письмо, я найду способ, как его вручить. О, Линда! (Тут меня осенило.) Я скажу им издалека, обоим, что-нибудь вроде «Мистер Бурдел, у меня для вас письмо от Стивена!» Бурдел же, я думаю, откликнется и протянет руку за письмом.

Это все было даже ужасно смешно, с этим Бурделом.

Вы знаете, что она сделала? Она не дала мне письмо, продолжая бурчать, она стала звонить в Сан-Франциско, откуда явились джентльмены, и дозвонилась-таки секретарше Бурдела, и спросила ее, как он выглядит. «Извини, дорогая, — сказала она, — у меня проблема…» У секретарш — мировое братство, или сестричество, скорее, не знающее границ, интернациональное. Бурдел оказался с бородой и курчавыми волосами. Триумфально поглядывая на меня, Линда торжествующе положила письмо от Стивена, которое тоже написала и отпечатала она — Линда, на самый верх, на полдюжину кожаных папок, лежащих у нее на столе.

И когда два здоровых лба появились на кухне, позевывая и потягиваясь, Линда, весело поцокивая каблучками, подошла именно к нужному лбу и сказала: «Мистер Бурдел, welcome в дом Стивена Грэя, я надеюсь, вы хорошо спали!»

Я чуть не расхохотался там же, на кухне, а она вручила священное письмо Бурделу. Через полчаса я выудил письмо из корзины для мусора. На прекрасной бумаге с грифом Гэтсби и нашим адресом было всего лишь написано: