Впрочем, это совсем другая история, и ее сейчас не обязательно рассказывать.

Ничего похожего на описанную мной оживленную атмосферу, жившую в детских воспоминаниях, на похоронах Элкомба не было. Тон Брауна, когда он произносил речь над гробом, был исключительно торжественным. Думаю, прямолинейность и простое обращение священника очень импонировали миледи. Кто-то тихо напевал или нашептывал молитвы, создавая тем самым небольшой фоновый шум. Ни одной слезинки не стекало по щекам вдовы из-под густой вуали, ни одного стона не сорвалось с ее губ. Кутберт и еще трое из наиболее преданных умершему людей внесли гроб в склеп позади часовни. Священник и леди Пенелопа с приближенными вошли следом, мы же остались ждать снаружи. Когда они вернулись, тяжелые двери склепа закрылись с таким лязгом, словно это клацнули челюсти самой смерти. Я вздрогнул.

Поминки устроили в том же зале, где прежде пировали в честь свадьбы, и так же ближе к вечеру. Но, как я и сказал, это было лишь сухое соблюдение обычая, ничего похожего на то, что я помнил из детства. Никто из присутствующих не мог забыть предыдущего пиршества и отделаться от ощущения болезненного контраста с нынешней трапезой. И если потерять мужа это одно (например, вдова Блэкмен не тратила время на демонстрацию своих страданий), то осознание, что сын погибшего настолько ненавидел или боялся своего отца, что убил его, должно было удваивать тяжесть страданий: внезапная смерть и вероломство в самом сердце семьи.

Как вы знаете, Филдинг твердо верил в то, что Генри невиновен, поэтому задался целью вычислить настоящего убийцу. Думаю, актеры понадобились ему как раз для проведения расследования. Но, клянусь жизнью, я понятия не имел, что он задумал. Поэтому, просто положившись на судью и его здравый смысл, я сделал то, о чем он меня просил, и «завербовал» Уилла Фолла и Джека Уилсона, благо оба они были молодыми и крепкими парнями. Зная, что порой намек куда важнее реального факта, я вскользь упомянул о таинственном деле, которое нам предстоит (не мог же я дать им понять, что мне самому ничего не известно). Кстати, Уилл согласился сразу же. Из чего я сделал вывод, что увлечение кухаркой шло на убыль; возможно, он понял, что ни одна деревенская зазноба не стоит того, чтобы возвращаться к плугу и пахоте. Иначе бы он нашел массу причин отказаться.

А вот сидевший близко к нам Майкл Донгрэйс, который исполнил в «Сне» роль Гермии, все услышал и вызвался присоединиться к нам сам. Я открыл было рот, чтобы указать ему на его слишком юный возраст, как вдруг понял, что возражения в данном случае бессмысленны. Слишком юный для чего, в конце концов? Филдинг ведь не потрудился разъяснить суть вещей, только потребовал ребят сильных и выносливых. А Майкл как раз таким и был, не зря же исполнял женские роли. Так что я не стал противиться его участию, только сказал, что они должны ждать моего сигнала, в то время как сам занимался тем же, то и дело поглядывая в сторону Филдинга. Трапеза вскоре должна была подойти к концу, пора бы уже…

Но тут неожиданно к нам подсел Кутберт, одетый в черное, с бледным как мел лицом, и я услышал от него весьма неожиданные слова.

Я помнил, как он заявил после спектакля, что бросил бы все ради возможности присоединиться к труппе. Помнил, с какой горечью он говорил, что отец никогда не позволит ему так поступить. Похоже, именно эту тему он и собирался со мной сейчас обсудить. Он наклонился над столом, приблизив ко мне свое лицо:

– Мастер Ревилл, вы, вероятно, помните нашу последнюю беседу?

– Вы правы… милорд. Это было как раз после вашего триумфального дебюта в роли Деметрия.

– Мне больно думать о том, что в сиюминутном гневе, взволнованный представлением, я мог сказать такие вещи, о которых бы стоило промолчать.

– О том, чтобы стать актером?

– Да. – Тень тяжкой боли появилась на его лице. – И о том, что отец мне не позволит.

– Я помню. Золотая клетка и так далее…

Кутберт вновь поморщился:

– Думаю, я могу рассчитывать на то, что вы окажете мне услугу никогда не вспоминать о моих глупых, необдуманных словах.

– О каких словах речь?

– Спасибо. Я вам очень признателен.

Кутберт вернулся на свое место за столом на возвышении, где сидели близкие родственники погибшего и знатные знакомые. Я был потрясен его словами, и это напомнило мне то, о чем я почти забыл. Во всей этой ситуации, среди выгадавших и пострадавших от смерти Элкомба, положение Кутберта было самым завидным. Это же очевидно. Ему, может быть, теперь и не светила возможность подняться на актерские подмостки, но поскольку брат его был заключен в тюрьму (и по сути уже являлся висельником), перед ним открывались куда более существенные перспективы, я имею в виду наследование поместья, как говорится, по велению долга. Леди Пенелопа в данном случае сохраняла пожизненное право на имущество умершего мужа, однако хозяином поместья становился все-таки Кутберт.

Неохотно жуя то, что лежало на тарелке, я сидел и думал. Несмотря на сладость здешнего воздуха, было в нем что-то зловещее. Если предположить, что Кутберт готов унаследовать фамильное состояние, само шедшее к нему в руки, значит, он молча признает виновность своего брата в смерти отца. Я попытался поставить себя на место младшего Аскрея. Если бы у меня был брат, считал бы я целое поместье достаточным искуплением за поруганную честь семьи – и даже за личное горе, – которое бы повлекла за собой его казнь? Я не был столь наивным, чтобы думать, будто все люди похожи. Не все семьи связаны узами любви и долга, особенно в тех высоких кругах, из которых происходили Аскреи и им подобные. Нет и закона, по которому все братья обязаны любить друг друга. Порой обоюдная братская ненависть берет начало с самых пеленок. В голову мне пришли слова из истории о первом убийце на земле: «Разве сторож я брату моему?»

Я перевел взгляд на Лоренса Сэвиджа, жадно набросившегося на еду и напитки, словно желавшего нанести как можно больший ущерб продовольственным запасам дома своего врага и вызвать дополнительные расходы. Впрочем, враг его был уже мертв. «Разве сторож я брату моему?» Лоренс пытался быть таковым для маленького Томаса. И потерпел крах. Я внезапно понял, что этот гнев, до сих пор не утихающий в его груди, был направлен на него самого за то, что не уберег младшего брата от гибели.

Я едва не пропустил взгляд Филдинга, проходящего мимо нашего стола, так глубоко я погрузился в эти мрачные размышления. Судья предупредил, чтобы все выглядело естественно, так что Джек, Уилл, Майкл и я уходили по одному, через небольшие интервалы, будто бы по нужде. Впрочем, и без нас было полно сновавших по залу гостей и слуг, так что нашего ухода никто не заметил. Как объяснил Филдинг, не то чтобы дело было крайней секретности, но лучше его обсуждать в отсутствие любопытных свидетелей. В этом плане, конечно, поминки предоставляли широкие возможности для любителей подслушивать.

Оказавшись снаружи, мы пересекли лужайку и направились к озеру. Впервые за все время нашего пребывания в этом большом и мрачном доме небо стало затягиваться темными облаками, в воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Адам Филдинг ждал на берегу. Я представил ему своих спутников, он приветственно кивнул каждому, а потом вкратце объяснил, что от нас требуется. Наблюдательный человек, глядя на нас, заметил бы, что мы воспринимаем происходящее, как захватывающее приключение.