– Может быть, вы все-таки встретитесь с ней? Попробуете убедиться сами? – Лили наклонилась вперед.

Ким ничего не сказала.

Она много раз думала о том, как встретится с матерью лицом к лицу, но в ее воображении их встреча всегда заканчивалась тем, что она хватала мать за горло и душила ее, пока та не испускала самый последний вздох.

– Вы что, совсем не хотите дать ей шанс? – Лили склонила голову набок.

В ответ Стоун просто покачала головой. Для нее Мики был всем в жизни. И не проходило ни одного дня, когда бы она не думала, как бы сложилась их совместная жизнь. Простить женщину, которая его убила, значило бы приуменьшить всю чудовищность его страданий и смерти.

Лили хотела добавить что-то еще, но, увидев выражение лица детектива, прикусила язык.

Она коснулась рукой ноги Ким.

– Давайте я покажу вам, где она сейчас, а там посмотрим. Если не хотите, можете с ней не разговаривать.

Поколебавшись, инспектор согласилась.

Вслед за Лили она двинулась по коридору и подошла к главному входу, вместо того чтобы оказаться на гравийной парковке.

Четыре дамы были заняты на лужайке для гольфа. Бегло взглянув на них, Ким поняла, что ее матери среди них нет.

Она повернулась было к Лили за объяснением, но в этот момент услышала звук, который проник ей глубоко в душу и там ледяной рукой сжал ее сердце.

Донесшийся до нее смех был мягче, чем она его помнила, и в нем было меньше безумия, чем в том смехе, который звучал в ее воображении последние двадцать восемь лет. Но она сразу же его узнала. Она слышала его всякий раз, когда этой суке удавалось перехитрить ее и добраться до Мики. Она научилась бояться этого смеха. Он говорил о том, что ее мать побеждает.

– Ваша мать – та… – начала было Лили.

– Я знаю, кто она, – ответила Стоун ровным голосом.

Ее глаза нашли источник звука – худую женщину, одетую в голубые брюки и светло-вишневую футболку. Черные волосы, которые унаследовала от нее Ким, не свисали больше до середины спины. Они были совсем седыми и заканчивались на уровне шеи.

Пока детектив наблюдала, как ее мать исполняла подобие танца победы, ее рот наполнился желчью.

Стоявшая рядом с Ким женщина негромко рассмеялась, и тут инспектор поняла, что они с Лили видят две диаметрально противоположные картинки: медичка видела счастливую и расслабленную пациентку, а Ким ненавидела ее всеми фибрами души. Ее смех, улыбка и миролюбивый настрой были оскорблением ее мертвого брата.

Мысли сменяли одна другую так быстро, что Стоун испугалась, как бы под их напором ее голова не оторвалась и не откатилась в сторону.

Она заставила себя проследить, как смеющаяся женщина подошла к ближайшей от нее партнерше и продемонстрировала той удар, которым смогла положить мяч в лунку. После этого она так и осталась стоять на этом месте, держа руку на клюшке для гольфа.

Детектив не могла соединить эту фигуру с той, которая приковала ее и ее брата-близнеца к горячему радиатору посреди жаркого лета. Эта женщина не могла быть той, которая подсыпала свои лекарства в питье Ким, чтобы вырубить ее и добраться до Мики. Те лекарства расслабили ее, но не лишили сознания полностью, и она лежала возле открытой двери в ванную в то время, как ее мать пыталась изгнать дьявола из ее брата.

Потом Ким смогла добраться до раковины и заткнуть пробку. Открыв оба крана, девочка подождала, пока вода не полилась через край, и закричала. Она кричала так все те десять минут, которые потребовались мистеру Рэндаллу с нижнего этажа, чтобы прибежать с жалобой на протечку.

Мики, как пьяный, заковылял в ее сторону – в его голове все еще звучало эхо ее криков. А его сестра в ту ночь поняла, что для того, чтобы не заснуть, можно использовать булавку.

Она лежала возле брата с булавкой, нацеленной острием прямо ей в руку. Если рука расслаблялась, боль от укола будила ее. А еще после этой же ночи она стала пересчитывать транквилизаторы матери утром и вечером.

И вот сейчас она стоит и смотрит, как эта незнакомка весело играет в гольф…

«Неужели такое возможно?» – спросила Ким саму себя. Неужели она может находиться так близко от этой женщины и не причинить ей физической боли? Неужели она способна наступить на горло собственной песне, чтобы узнать, что же такое есть у ее матери, что может представлять для нее интерес?

Инспектор с трудом рассматривала сюрреалистическую картину, на которой ее мать играла в гольф и смеялась со своими подругами на фоне великолепного поместья. И тем не менее в какой-то момент она смогла увидеть эту картину глазами Лили. Ведь именно на основании происходившего у них перед глазами медичка приходила к выводу, что эта пациентка может спокойно жить на воле. Но Лили не знала мать Ким раньше. Она не видела ее темных глаз, сочащихся ненавистью, и струйки слюны, вытекавшей из уголков ее рта, когда та называла Мики страшными, жестокими и приводящими в ужас именами.

Ким пристально смотрела в затылок матери, страстно желая, чтобы та ощутила ненависть, которая ее переполняла.

Фигура веселой женщины стала поворачиваться, и у Стоун перехватило дыхание. Детектив почувствовала, как учащенно забилось ее сердце, когда она увидела так хорошо знакомое лицо.

Взгляд ее матери остановился на Лили. Она подняла было свободную руку, но та замерла на полпути. Клюшка для гольфа выпала из ее пальцев.

Ким увидела в ее глазах узнавание, которое быстро сменилось шоком.

На мгновение они вступили в свою вечную битву. Их взгляды сцепились намертво, и инспектор почувствовала, как исчезли все прожитые ею годы.

В глазах ее матери появились надежда, нежность, любовь…

Она сделала робкий шаг в ее сторону, и тут детектив ясно поняла одну вещь.

Что бы ни было у ее матери, оно того не стоило.

Прежде чем повернуться и уйти, она позволила отвращению исказить черты своего лица.

Назад из Грантли Ким ехала как в тумане. И удивилась, оказавшись рядом с участком Хейлсовен.

Ее повсюду преследовало новое лицо ее матери. И эта улыбка, эта ее гребаная улыбка… Как она смеет улыбаться? Как она вообще посмела сохранить способность улыбаться?!

Ким хорошо помнила, как увидела мать в последний раз, когда ей было шесть лет.

Та стояла у входной двери их квартиры в высотном доме, и в глазах ее светилось торжество – она оставляла их с Мики прикованными к радиатору.

– Если б для того, чтобы убить его, мне пришлось бы убить тебя, я с радостью это сделала бы, – таковы были ее последние слова, обращенные к ним обоим.

А потом часы складывались в дни, а несколько сухих крекеров и полбутылки «Кока-колы» заканчивались, пока Ким наконец не отдала все, что у них было съестного, своему брату. Но жизнь медленно покидала мальчика, и она знала об этом. Последние несколько часов его жизни сестра рассказывала Мики о том, что они сделают, когда их освободят. Она рассказывала ему о сочной пицце и клубничном мороженом, и о парке, в котором качели поднимают тебя высоко в небо…