Мне понравилось, как она это сформулировала, и я вспомнил, что она когда-то издавала журнал.

— Это позорит всю страну, — продолжала она. — Надеюсь только, что это так и останется в тайне, что бы там ни произошло.

— Что бы ни произошло?

— Да, — твердо ответила она. — Ради его семьи. Ради его матери. Я знакома с Бемби Лорримор. Она гордая женщина. Она не заслужила того, чтобы быть опозоренной из-за своего сына.

В этом я не был так уверен: я не знал, в какой степени на ней лежит ответственность за его поведение. Но, возможно, в очень малой. Возможно, никто не заслужил того, чтобы иметь такого сына, как Шеридан. Возможно, люди вроде Шеридана просто такими уж рождаются, как рождаются дети без рук.

— Вы слушаете? — спросила миссис Бодлер.

— Конечно.

— Билл говорит, что собственный вагон Лорриморов в воскресенье вечером отцепился от поезда. Это правда? Там, наверное, поднялся большой шум, да? Об этом было в теленовостях, а сегодня утром — во всех газетах. Билл говорит, что это сделал, очевидно, неизвестно почему какой-то сумасшедший, но он хочет знать, нет ли у вас какой-нибудь информации, которой он не располагает.

Я рассказал ей, что случилось и как Занте вдруг чуть не шагнула в пустоту.

— Скажите Биллу, что и во время этого инцидента, и на всем протяжении расследования, проведенного в Тандер-Бее вчера утром, объект сидел спокойно и не проявлял к происходящему никакого интереса. Я убежден, что это не он задумал отцепить вагон. Но что-то он, по-моему, задумал, вместе со своим сообщником в поезде, и, я полагаю, Биллу надо бы позаботиться о том, чтобы на ипподроме лошадей с поезда тщательно охраняли.

— Я ему передам.

— Скажите ему еще вот что. Есть некоторая вероятность, что в воду для лошадей в поезде что-то подмешали еще до Тандер-Бея. Но я полагаю, что если бы это было сделано, то лошади почувствовали себя хуже еще вчера к вечеру, чего на самом деле не произошло. Сегодня утром я не смогу их увидеть. Я думаю, если с ними что-то неладно, то Билл очень скоро об этом услышит. Во всяком случае, я взял четыре пробы той воды, которые захвачу на скачки сегодня вечером.

— Господи боже!

— Скажите Биллу, что я каким-нибудь способом передам их ему. Они будут в свертке, на котором будет написано его имя.

— Подождите, я все это запишу. Не кладите трубку.

Наступило молчание — она положила трубку и начала записывать. Потом она снова взяла трубку и добросовестно повторила все, что я ей говорил, и все мои вопросы.

— Все верно? — спросила она потом.

— В точности, — с жаром подтвердил я. — А когда вообще мне лучше всего вам звонить? Я не хотел бы мешать вам, когда вам это неудобно.

— Звоните в любое время. Я буду здесь. Желаю приятно провести время. Оставайтесь по-прежнему невидимкой.

Я рассмеялся, а она положила трубку прежде, чем я успел спросить, как она себя чувствует.

Под дверь гостиной моего люкса подсунули сегодняшнюю виннипегскую газету — подарок от отеля. Я подобрал ее и посмотрел, что там говорится о нашем поезде. Материал, посвященный нам, занимал не всю первую полосу, но начинался на ней с фотографий Мерсера и Бемби, а на одной из следующих страниц был напечатан эффектный портрет Занте, подсвеченный сзади, на котором она выглядела гораздо старше своего возраста — пятнадцати лет, как было сказано в газете.

Я подумал, что лишний шум, поднятый вокруг великого трансконтинентального скакового поезда, как ни странно, ничуть не повредил этой затее.

Вся вина была возложена на неизвестного психопата из захолустья. Виннипег заполнили любители скачек, которые вносили щедрый вклад в местную экономику, и Виннипег встречал их со всем радушием. Не забудьте, предупреждала газета на видном месте, что первая из двух грандиозных скачек, посвященных чествованию канадского скакового спорта, состоится сегодня вечером, старт в 19 часов, вторая, во время которой будет разыгран учрежденный Жокейским клубом приз Скакового поезда, — завтра днем, старт в 13.30. Как всем известно, вторая половина завтрашнего дня объявлена в городе выходным, и это станет достойным завершением годовой программы скачек для чистокровных лошадей на ипподроме "Ассинибойя-Даунз". В скобках было добавлено, что в следующее воскресенье там состоятся первые бега зимнего сезона.

Большую часть дня я провел, гуляя по Виннипегу. В одной лавочке, где продавались куклы, изображавшие эскимосов, я видел двух владельцев с нашего поезда, но ни разу не столкнулся лицом к лицу ни с кем из тех, кто мог бы меня узнать. Тратить время на попытки выяснить, чем занимается или где находится Филмер, я не стал, потому что быстро обнаружил, что в нижнем этаже отеля "Вестин" находится вход в подземный торговый центр, который тянется во все стороны, словно кроличья нора. Большинство магазинов в Канаде ушло под землю, спасаясь от сурового климата. Филмер мог войти в "Вестин" и выйти из него, не высунув носа на улицу, что он, вероятно, и делал. Я узнал, что из города на ипподром ходят специальные автобусы-экспрессы, и около шести часов поехал туда на одном из них и побродил по ипподрому, придумывая какой-нибудь способ передать Биллу Бодлеру пробы воды, которые теперь были аккуратно завернуты по одной и уложены в ничем не примечательную пластиковую сумку.

Но эту проблему легко решили за меня. Когда я не спеша шел вдоль главной трибуны, какая-то девушка примерно такого же возраста, как Занте, подбежала ко мне и сказала:

— Привет! Меня зовут Нэнси. Если это для Кларри Бодлер, то я отнесу это ей, если хотите.

— А где она? — спросил я.

— Обедает с отцом там, наверху, в клубе, у окна. — Она показала куда-то вверх, на трибуну. — Он сказал, что вы принесете для нее какое-то питье, и попросил меня сбегать и забрать его. Правильно?

— Прямо в точку, — ответил я с благодарностью. Девушка была миловидная, веснушчатая, в ярко-голубом спортивном костюме с белым поясом, украшенным золотыми бляшками. Я отдал ей сумку, и она резвым шагом скрылась в толпе. У меня все больше крепла уверенность, что вода, которую она сейчас несет, безвредна. Билл Бодлер не стал бы спокойно обедать с дочерью, если бы в конюшнях ипподрома с лошадьми что-то случилось.

Клуб, откуда обедающие могли наблюдать за скачками, занимал целый этаж главной трибуны и был застеклен на всем своем протяжении, чтобы внутри всегда стояло лето. Я решил не ходить туда, поскольку Томми там было нечего делать, а в тот момент я больше всего хотел выглядеть как Томми, который получил выходной и нарядился в свой воскресный костюм. Я сделал несколько ставок, не слишком крупных, как и подобало Томми, очень хорошо поел в баре под лестницей (в буквальном смысле) и стал, в точности как всегда, прогуливаться с программкой в руке и биноклем на шее.

День постепенно перешел в вечер, и электричество незаметно пришло на смену солнцу. К семи часам, когда начинался первый заезд, ипподром был залит светом прожекторов, и костюмы жокеев ярко выделялись на фоне окружающей темноты. В толпе я видел много полузнакомых лиц — это были болельщики-энтузиасты с поезда. Однако единственный из них, кто меня действительно интересовал, либо весьма умело скрывался от меня, либо вообще отсутствовал. Все известные мне приемы, помогающие отыскать нужного человека, оказались бесполезными: человек с костлявым лицом и седыми волосами в куртке с меховым воротником был еще более невидим, чем я сам. Но зато я увидел Нелл.