— Я достаточно знаком с преступным миром, поверьте.

— Ну что ж… Думаю, вы правы. В любом случае, это стоило обсудить.

И Квирренбах принялся без разбора распихивать по брючным карманам ту часть добычи Вадима, которая ему больше приглянулась — купюры, в основном, валюту стоноров, — нерешительно, а потом с возрастающим энтузиазмом. Я едва успел наложить руку на две запечатанных пачки.

— Благодарю, они мне весьма пригодятся.

— Я собирался поделиться с вами.

— Нисколько не сомневаюсь, — я провел пальцем по ребру пачки. — Эти бумажки что-нибудь стоят?

— Да, — неуверенно ответил он. — Во всяком случае, на Кэнопи. Понятия не имею, какая валюта ходит на Малче, но думаю, что эти деньги нам и вправду не помешают.

Я отправил в свой кейс еще несколько банкнот.

— Бери, пока дают — такова моя философия.

Продолжая копаться в грудах хлама и всевозможных безделушек, я обнаружил вещицу, которая оказалась плеером для эксперименталий. Те модели, что мне доводилось видеть на Окраине Неба, не шли ни в какое сравнение с этим чудом техники. Благодаря ухищрениям разработчиков его изящный, обтекаемый корпус в сложенном виде был не толще карманной Библии.

Я обнаружил, что один карман еще свободен, и сунул туда плеер заодно с прочими мелочами, которые могли иметь определенную ценность.

— Та эпидемия, о которой вы говорили… — начал я.

— Да?

— Не понимаю, почему она нанесла такой ущерб.

— Потому что она не была биологической — то есть, в общепринятом смысле, — Квирренбах перестал копаться в груде вещей и некоторое время задумчиво молчал. — Она поражала только машины, причем с определенного уровня сложности. Одни вовсе прекратили работать, у других… изменился принцип действия.

Я пожал плечами.

— Пока звучит не слишком пугающе.

— Разумеется. Вы, наверно, имеете в виду роботов или системы жизнеобеспечения вроде корабельной. Но дело было на Йеллоустоуне. Большинство устройств были микроскопическими и находились в организмах людей, тесно связанные с их разумом и плотью. То, что стряслось с Блестящим Поясом, — лишь один из симптомов. Что-то ужасное происходит в масштабах всего человечества. Ну скажем… представьте себе четырнадцатый век, по всей Европе гуляет черная оспа. Это вполне может показаться концом света.

— А можно подробнее?

— Опросите систему в своей каюте. Или хотя бы в этой.

— А почему бы вам самому не рассказать?

Он покачал головой.

— Нет, Таннер. Говорю вам: я знаю немногим больше вашего. Не забывайте, что мы прибыли сюда одновременно. На разных кораблях, да — но оба мы летели сквозь звезды, когда это случилось. Времени на адаптацию у меня примерно столько же.

— А откуда вы прилетели? — тихо и спокойно осведомился я.

— С Гранд-Тетона.

Американо. Таких колоний несколько: Йеллоустоун, Йосмайт, Глэсиер и еще две-три, их названий я не помню. Все они были основаны четыре века назад по одной и той же схеме: первыми на планету высаживаются роботы, которые создают себе подобных и все необходимое для будущих колонистов. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом: через одно или два поколения колония пустела. Редко какой из ныне существующих кланов может похвалиться, что ведет свою родословную от первых поселенцев-американо. Большинство обитателей этих миров — потомки более поздних волн колонизации, поселенцев, прибывших на субсветовиках. Большинство этих колоний — демаркистские государства наподобие Йеллоустоуна.

Окраина Неба — совсем другое дело. Это единственный мир, заселенный экипажем первого поколения.

Иногда люди учатся на своих ошибках.

— Я слышал, что на Гранд-Тетоне живется неплохо, — сказал я.

— Да. Наверно, вам интересно, ради чего меня сюда понесло.

— Вообще-то нет. Это не мое дело.

Он снова прервал раскопки. Похоже, отсутствие интереса к его биографии было ему в новинку. Я перебирал вещи и мысленно считал секунды. Счет перевалил за дюжину, когда Квирренбах прервал молчание.

— Я музыкант… то есть, композитор. Я работаю над симфоническим циклом, это труд всей моей жизни. Вот что привело меня сюда.

— Музыка?

— Да, музыка — хотя едва ли можно назвать этим затасканным словечком то, что рождается в моем сознании. Моя следующая симфония… это должен быть шедевр, вдохновленный ничем иным, как самим Городом Бездны.

Он улыбнулся.

— Она задумывалась как возвышенный гимн этому городу, воплощению блеска Belle Epoque — сочинение, бурлящее жизненной силой и энергией. Но теперь, я чувствую, это будет что-то мрачное и торжественное, в духе Шостаковича. Тяжелые чувства, вызванные осознанием суровой действительности, — колесо истории вновь повернулось, и наши бренные мечты перемолоты в пыль. Симфония эпидемии.

— И ради этого вы проделали весь этот путь? Чтобы нацарапать несколько нот?

— Вот именно, нацарапать несколько нот. Почему бы и нет? Ведь кто-то должен это сделать.

— Но дорога домой займет у вас десятилетия.

— Удивительно, но сей факт успел отпечататься в моем подсознании раньше, чем вы любезно сделали это замечание. Мое путешествие сюда — всего лишь начало, а потраченное на него время — просто миг в сравнении с несколькими веками, которые пролетят до его завершения. Оно будет длиться почти столетие — в два, в три раза больше, чем прожил любой из великих композиторов. Разумеется, я посещу десятки миров. Я буду постоянно прокладывать новые маршруты, устремляясь туда, где происходят самые значительные события. Почти наверняка войны, эпидемии и смуты будут продолжаться — но также будут происходить чудеса и совершаться удивительные открытия. И все это будет питать мое грандиозное произведение. А когда я пойму, что оно завершено, и не почувствую при этом ни отвращения, ни разочарования… наверно, тогда я уже достигну заката своих дней. У меня, знаете ли, не хватает времени следить за новинками в технологии долгожительства — все силы надо отдавать работе. Так что остается прибегнуть к каким-нибудь общедоступным средствам — надеюсь, я успею завершить свое выдающееся творение. Затем я займусь окончательной шлифовкой. Я сведу грубые наброски разных времен в единое целое и, может быть, добавлю несколько легких штрихов, несомненно, к тому времени я достигну большего мастерства. И тогда я сяду на корабль и вернусь на Гранд-Тетон — если он еще будет существовать, — где объявлю о мировой премьере. Это будет действительно мировая премьера… Конечно, она состоится лет через пятьдесят, а может быть, и больше. Все зависит от того, насколько расширятся к тому времени границы освоенного космоса. Новость должна достичь самых отдаленных колоний, а людям нужно добраться до Гранд-Тетона — все это требует времени. Подготовить концертную площадку — у меня есть на примете одно подходящее место, собрать достойный состав оркестра… может быть, применив клонирование — как получится. Все это время я буду спать. И когда минуют эти пятьдесят лет, я воспряну ото сна, шагну в свет прожекторов и встану за пульт, чтобы дирижировать своим опусом. Не важно, сколько мне останется после этого. Я буду купаться в лучах славы, которой не испытывал и не испытает ни один из ныне живущих музыкантов. Имена великих композиторов будут упоминаться лишь в связи с моим именем. Они померкнут рядом с ним, точно россыпь крошечных звездочек рядом со звездой первой величины. Мое имя прозвучит в веках мощным неумирающим аккордом…