— Надо же, да ты сбегаешь от меня!

Адам слукавил. Был в теперешней ситуации один пугающий его нюанс — Ева начинала слишком много значить для него, и это чувство было для Адама  совершенно неведомо, его натура не была готова к такой спонтанной трансформации. Женщины никогда не играли для него такой роли и вот теперь вулкан эмоций, подорвав многослойные пласты его твёрдости и равнодушия, вырвался наружу, угрожая затопить выстроенный порядок его жизни. Ева была везде, начиная с похожих черт их сынишки, до небрежно брошенной на кресло футболки, запахе на подушке, и волос на расчёске в ванной. Не говоря уже о её живых глазах и улыбке, когда он имел удовольствие за ней наблюдать, и бесконечно стучащихся мыслях о ней.

— Мамины блины самые вкусные, — уплетая завтрак, радостно заявил Ник, по-детски подмечая изменившееся поведение родителей. — Я так тебя люблю, мамочка.

От простой детской искренности у Евы мгновенно навернулись слёзы.

— У меня есть предложение съездить в  океанариум, — сразу же нашелся Адам, пока сентиментальный момент не стал слишком угрожающим. — Ник давно уламывал меня посмотреть на огромных рыб.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ура!!! — завопил Ник, не дожидаясь согласия матери. — Мы поедем все вместе!

— Готов сделать вылазку на люди, чтобы развеять сомнения на счёт настоящая мы семья или нет? — в который раз за это утро Ева пытливо взглянула на Адама.

— Общество конечно может смотреть и делать выводы, но сегодня я просто хочу испытать новые ощущения в первую очередь для себя.

— Ну да, большие рыбы это ещё те ощущения, — шутливо поддела его Ева.

— О да, миссис Пирс, вы определённо напрашиваетесь, но у меня сегодня на редкость хорошее настроение, — его голубые глаза действительно улыбались, что случалось не часто, и по его взгляду Ева видела, что если бы не их сын, он бы снова занялся с ней любовью прямо посреди кухни.

  Бостонский океанариум, насчитывающий более двухсот видов подводных обитателей, совершенно потряс впечатлительного Ника и за три с половиной часа они обошли его несколько раз. Обедать пришлось в огромном торговом центре, откуда Ник наотрез отказался уходить из-за шумной детской площадки.

— Ему так весело, — задумчиво протянула Ева. — В свои четыре с половиной он очень общителен, ему не хватает сверстников. Откуда в нём столько энергии так скакать?

— Уверен в следующем году он начнёт посещать частную начальную школу и недостаток общения пополнится сполна… — Адам резко вскочил, недоговорив, кинувшись бежать к сыну. Ева бросилась за ним, толком ещё не сообразив в чём дело, но её душа оборвалась уже в тот самый миг.

Всю дорогу до клиники, Адам не отпускал малыша из рук, пытаясь привести его в чувство, разговаривал с ним, целовал маленькие ладошки и лобик.

А Ева, сидя за рулём его машины, как сумасшедшая гнала на красный, замкнувшись в одолевающем её ужасе. Что-то было не так, её материнское сердце тревожно било набат и почему-то никакая надежда не могла рассеять эту наползающую тьму. Ник не приходил в сознание.

В срочном порядке бригада реанимирования подключила его к системе жизнеобеспечения. Возле её малыша хлопотало сразу несколько врачей и медсестёр, Адам о чём-то горячо спорил с заведующим отделения, а Ева обессилено сползла по стенке прямо на пол. С каждым вздохом — грудь разрывало страшной болью, она не могла дышать, не могла говорить — только глотать слёзы в немом горе.

…Часть её самой уже была мёртвой, когда к ней подошёл Адам с почерневшим от случившегося лицом. Ему даже не нужно было ничего говорить — она и так всё поняла. Их жизнь, их планы и цели, их счастье оборвалось безжалостно и внезапно, в то время как мир вокруг продолжал пьянеть от ощущения жизни.

Из её груди вырвался протяжный крик. Закрыв лицо ладонями, она безутешно разрыдалась, мечтая умереть в каждую последующую секунду.

…Горе всегда приходит непрошено и не вовремя, к нему невозможно до конца подготовиться. Оно уродливое и холодное, оно гасит души не только умерших, но и тех, кто остался их оплакивать. Некоторые люди, познав горе, сплотившись, становятся крепче, некоторых же оно стирает в пепел.

— Как? …Почему у него не оказалось больше  …времени? — выдавила Ева шатаясь. Адам забрал и отвёз её домой. Ни на ней, ни нём не было лица, а их голоса изменились до неузнаваемости.

— Доктор сказал, что такой вариант не исключался. Болезнь начала резко прогрессировать и буквально сожрала его в считанные дни, без явных признаков, что бывает в редких случаях, — глухо ответил Адам, глядя куда-то в одну точку. — Мне сказали, что наш сын и так прожил слишком долго, с таким диагнозом не доживают и до двух лет. … Ева, … Ника больше  нет. … Мой сын…, — выплёскивая эмоции, Адам со всей силы ударил кулаком по столу, застонав совершенно от иной боли.

— Ненавижу тебя, — прохрипела Ева, в истерике тряся головой, опухшая от слёз, и почти теряющая сознание от головной боли, — Ты забрал у меня три года жизни, лишив возможности радоваться моему мальчику! Три  года, мать твою! Ты украл у меня моего сына, и готов был выбросить меня на помойку, вместо того, чтобы дать Нику возможность узнать свою мать получше! Ненавижу тебя за это и не прощу! Не хочу и минуты оставаться рядом с тобой!

— Ева прекрати! — он то ли злился, то ли умолял.

Но её уже понесло, помутневшим от горя рассудком, Ева видела всё именно в таком свете. Адам снова вдруг стал для неё врагом.

— Больше не прикасайся ко мне! — со злостью прокричала она. — Тебе больше не зачем меня использовать, а мне терпеть твоё присутствие! Не желаю больше тебя видеть, никогда!  Слышишь? Не смей появляться в моей жизни! — с этими словами, как бы отчаянно Адам не пытался её удерживать, одурманенный своим горем, она всё же вырвалась, покидая его дом растрепанная и босая.

Она даже толком не помнила, как добралась до своей старой квартиры в чёрном квартале. Больше не было цели и смысла. Больше не хотелось осознавать и существовать. Горе захлестнуло её с головой. Ева была не способна рассуждать про похороны сына или про то, в каком состоянии находится Адам. Она сражалась с непринятием и отрицанием, забыв про пищу и потребности. В таком состоянии она больше не ощущала ни жизни, ни времени. Будущего для неё больше не существовало, а в сердце скопилось слишком много боли и зла на то, что происходило за стенками её скорлупы.