Проснувшись после семи вечера, я почему-то первым делом вспомнила мамины слова. Все-таки это не более, чем старые сказки. Вот же она я, свежа и полна энергии, и никакой злой демон не захватил мою душу.

К слову, о демонах.

Майка не было, и как он ушел, я не помнила. Надеюсь, я ничего ему не наобещала в сонном бреду? Достаточно и того, что я смутно помню. Вела себя как последняя… Порой я сама себя не понимаю, словно два человека живут во мне: первый давит на тормоз, а второй на газ, и никак не могут между собой договориться, а меня в это время то и дело бьет лбом о приборную панель. Боюсь представить, куда могло бы занести, останься я еще на день-другой. Да уж, устроила я себе «римские каникулы», о таком не расскажешь Джуду за чашечкой чая. Ну да ладно, завтра уеду, а то, что не видит глаз – сердце не жаждет.

Нашарив под кроватью телефон, просмотрела список пропущенных. Папа, Бьянка, два раза Глория, Джуд, пять раз Мариза. Наверняка набирала раз за разом, нетерпеливый голубь. Какой же она все-таки еще ребенок. Нажала на вызов и через пять гудков услышала звонкое:

– Мама!

Губы сами собой улыбнулись.

– Доченька, привет, как ты?

– Привет, мам. Хорошо. Мы играем в «Монополию» и Рику все время жульничает, а Бьянка сказала, что если он не перестанет, то мы его оставим без попкорна, когда будем смотреть кино.

– И вовсе я не жульничаю! Защекочу тебя сейчас, обезьянка – я услышала заливистый хохот Маризы, а потом в трубке раздался голос Рику:

– Привет, обезьянка-старшая. Встречаем тебя по плану, ничего не изменилось?

– Ничего. – я улыбнулась. – У вас там слышу, всё хорошо?

– Да, я ж тебе сразу говорил, а ты волновалась. Где двое детей, там и третий пускай бегает. У нас тут сегодня финальная битва бизнесменов, я почти отхватил себе Shell.[105] А ты там как? Вереница ДиСишных[106] конгрессменов уже рыдает, готовясь махать надушенным платочкам улетающему самолету?

Я внутренне вздрогнула, но отшутилась:

– Паяц.

– Заяц?

– Дурак.

– Сама такая.

– Сам та… – я рассмеялась. – Рику, ты неисправим. Тебе сорок лет, а ты ведешь себя как пятилетний мальчишка.

– Но-но, позвольте, мне только будет сорок. Вот тогда и поговорим. И если уж на то пошло, то тебе двадцать девять исполнится через две недели, а ты ведёшься, как четырехлетняя девчонка.

– Я не ведусь! Ой, всё, пока! – Рику захохотал. – Поцелуй там всех от меня.

– Обязательно, Lassie[107]. Не сердись, ты же знаешь, я любя.

– Знаю, Neo-fhoisneach.[108] И я тебя люблю. До скорого.

Поговорив с родными, я почувствовала себя лучше. Завтра. Уже завтра я буду дома.

Освежившись и укутавшись в просторные домашние штаны и огромный свитер – как чувствовала, что надо взять с собой! заказала себе еду в номер, в ожидании ужина устроилась в просторном кресле у окна, щелкая по каналам, наткнулась на начало «Сахары» – плохие парни только-только начали душить самоотверженную докторшу. Этот фильм я уже видела, но знойные старомодные и восхитительно неправдоподобные приключения Дирка Пита и Евы Рохас идеально ложились на сегодняшнее настроение. Приглушив телевизор, перезвонила Джуду, отчиталась об успехах. Друг не любил долгих разговоров по телефону, поэтому разговор с ним вышел недолгий – он расспросит меня подробно позже, не упуская ни одной детали. Глории набирать не стала – к подробным часовым сплетням я была пока не готова. Позову ее в пятницу на танцы, там и поболтаем. Коридорный привез мои суши как раз, когда Дирк и Алу Джорджио решили отправиться на поиски «Корабля смерти». Господи, я бы тоже сейчас хотела раскопать пару затерянных кладов в пустыне в компании Макконахи, а не вот это вот всё.

Зевая, открыла дверь – и подавилась своим зевком.

– Майк? Почему ты снова здесь?

– Я привёз наш ужин. – он закатил в номер нагруженную тележку. – Мне показалось, что ты не захочешь сегодня вечером никуда идти.

Скрестив руки на груди, я упрямо вздёрнула подбородок.

– Я не только не хочу никуда идти, я и видеться ни с кем не хочу. У меня завтра ранний вылет, я досмотрю фильм и лягу пораньше.

– Отлично, ляжем пораньше. – он, казалось, не слышал меня. Стоя спиной, открыл вино, наполнил бокалы. – Шардоне, урожай 2001, изумительно оттеняет маслянистость лосося и подчеркивает тонкость сливочного соуса.

– Майк.

– Да? – а теперь он смотрел на меня слишком пристально. Льдистые глаза чего-то ждали, понять бы еще – чего.

– Я хочу, чтобы ты ушел.

– На самом деле нет. Но это интересно. Ты решилась прямо сказать о своем желании, хоть бы даже оно и не искреннее.

– Ты плохо понимаешь слова?

– Я не слушаю слова. Я адвокат по уголовным делам, Ева. И поверь мне, дьявольски успешный адвокат. Но я никогда бы не стал тем, кто есть, если бы принимал на веру всю ту чушь, что лепечут люди, лишь бы оправдать себя в собственных глазах, пока их жесты их же и предают. Не поступай как они. Не лги себе. Я же слышу все, что ты не говоришь.

Я обхватила себя руками сильней.

– Что же ты слышишь?

– Глаза, которые горят и требуют внимания. Тело, которое тянется мне навстречу и твои руки, удерживающие его силой взаперти. Напряжение в линии плеч – ты опасаешься, что лишь только я притронусь – и ты растаешь, потеряешь контроль. Не зря опасаешься. Губы…

Не первый раз он заговорил меня так, что я не заметила, в какой момент дистанция между нами исчезла. Он провел пальцем по моим губам.

– Твои губы приоткрыты и пока твой язык лжет, они ждут, когда я их поцелую.

– Я не лгу.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Просто закрой глаза.

Он шептал мягко и уговаривающе, мед и дёготь были в его голосе, бархат и кнут. Я закрыла глаза в ожидании поцелуя, но он не целовал, лишь трогал едва-едва мое лицо: ресницы, веки, виски – словно щекотал нежным пером. Мои руки повисли безвольно, как плети, он спрятал меня в объятиях, уткнулся подбородком в макушку.

– Чего ты боишься на самом деле, пушистая овечка?

На нем был мягкий свитер, и он пах немного иначе: все так же сладко-горько, но еще и осенним домом: мокрыми листьями, горячим грогом, кожаными сапогами, сохнущими у камина, пока хозяин в любимом кресле отдыхает после охоты. Хотелось стать кошкой и свернуться клубком на его коленях, разрешить ему кормить себя с рук и гладить по шерстке. Отшвырнуть пинком, если ненароком поцарапаю.