В-третьих, во всем российском обществе меняется отношение к образованию. Растет понимание, что это не просто услуга, а некий стержень развития нации. Растет платежеспособный спрос на образование со стороны всех заинтересованных сторон.

В-четвертых, определенные заявления с самого верха на сей счет уже делались: говорилось, что лечиться и учить детей вне России – вместо обустройства отечественных систем здравоохранения и образования – для высокопоставленного лица значит «не хотеть как следует работать». И далее: «Конечно, это моральный выбор, но запретить, заставить ‹…› это было бы неправильно; а вот побудить человека к тому, чтобы пользоваться услугами национального здравоохранения или образования, конечно, можно. И конечно, нужно присматриваться к тем людям, которые поступают так или иначе».

Идея с запретом чиновникам и депутатам учить детей за границей сегодня уверенно вписывается в общий ход событий, происходящих с нашей страной и взрослеющим народом и обществом. И ведь неформальные-то рекомендации, похоже, уже даны. Далее вопрос, в какой степени будут рекомендации переведены в форму, аналогичную запретам чиновникам и депутатам иметь за границей счета и недвижимость.

Дело с зарубежным обучением куда щекотливее, чем с заграничной недвижимостью; всех тонкостей тут заранее не предусмотришь – писаный закон может оказаться чрезмерно жестким. Но и жизнь неизбежно будет становиться жестче. Наверное, здесь можно признать разумной точку зрения журнала «Эксперт»: «Если учить детей за границей запретят паре-тройке тысяч высокопоставленных лиц, то существенное влияние на всю нашу систему образования это едва ли окажет. Если же запрет коснется множества влиятельных лиц и в центре и в регионах, то тогда нашей политической элите придется озаботиться развитием хотя бы пары десятков ведущих университетов. Эти люди, безусловно, захотят и постараются обеспечить своим детям качественное образование. Тогда дело, конечно, не ограничится не слишком эффективной для этих целей „рейтинго-продвигательной“ деятельностью.

Вполне возможно, что и ресурсов будет привлечено больше, и тратиться они будут поразумнее, да и защита ведущих вузов от чрезмерного чиновничьего давления возрастет. Конечно, одним запретом на зарубежное обучение элитных детей всех проблем образования не решить. Но польза могла бы быть несомненная»[105].

Работодателям же прежде всего нужны специалисты, понимающие специфику российской действительности. Человеку без национального трудового опыта зачастую очень сложно ориентироваться в российской реальности. Поэтому, если планировать жить в России, для начала лучше получить российское образование, – во всяком случае, для получения степени бакалавра.

Изучение иностранных языков – дело, безусловно, нужное и полезное. Однако в их распространении есть некие границы разумного. Впрочем, обо всем по порядку. У нас были определенные традиции обучения иностранным языкам. Исторически российская элита ими хорошо владела. Но это касалось достаточно узкого слоя населения.

Усиливать изучение иностранных языков необходимо. Однако тут важно не переусердствовать. Справедливо отмечено ректором МГИМО А. Торкуновым: «Если мы не будем развивать науку на русском языке, то в значительной степени лишим русский язык одного из мощнейших стержней. Наука на русском языке – это не только научные достижения, но и развитие национального самосознания, а также собственно русского языка. По этой причине увлечение англоязычной наукой для такой большой страны, как Россия, где одной из основ существования и развития нации является, естественно, русский язык, было бы непростительной ошибкой, если не сказать больше»[106].

Так что преподавание, исследования и статьи на русском надо всячески поддерживать. И один из ключевых факторов – создание авторитетных российских научных журналов международного уровня, с участием ведущих иностранных ученых, как в редколлегии, так и в качестве авторов. Скорее всего, с развитием многополярного мира станет больше и языков науки, и наша задача – чтобы русский сделался одним из них.

Всего несколько веков назад в хрестоматийных заметках М. Ломоносова выделялись различные достоинства французского, немецкого, испанского, итальянского, греческого и латинского языков. Английский не упоминался вообще. Ситуация поменялась по историческим меркам весьма стремительно – и в основном лет за пятьдесят в ХХ веке, с появлением США как мирового гегемона. Теоретически можно рассуждать, что такое положение дел является отражением давней тенденции. Ведь, как известно, во время зарождения университетов в Европе и на протяжении веков последующей университетской традиции латынь была языком учености от Испании до Польши и от Южной Италии до Ирландии.

Именно это обеспечивало универсальность данной традиции, послужив подножием ученого интернационала. Времена поменялись. Всеобщим языком учености стал английский. Казалось бы, ну и что тут можно увидеть плохого? Но оказывается, что язык становится важным дополнительным фактором устройства однополярного мира.

Со Средних веков возник такой феномен, как литературные национальные языки. Расцвету национальных языков, сумевших потеснить латынь из сфер, где прежде она господствовала безраздельно, способствовало в том числе и то, что на этих языках стало возможным выражать богатые и тонкие смыслы, включая смыслы ученые. Конечно, первичной при становлении литературного языка является государственная надобность; как давно замечено, литературный язык – это «диалект с армией и флотом». То есть лучшая защита для развития языка – национальное государство. Довольно быстро, а порой синхронно вместе с армией появлялись национальная словесность и национальная наука с высшей школой.

Человеческий язык древнее и письменности и литературного слога – и при этом как-то обслуживал коммуникативные потребности, да и сейчас в глухом ауле, селении или стойбище вполне обслуживает. Но литературный язык обладает бóльшим богатством, позволяющим обсуждать больший круг смыслов, нежели то возможно на варварских наречиях. В уповании – вполне сбывшемся – на эту достойную будущность и было сказано: «И для того нет сумнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся»[107].

Когда язык учености и высшей школы один-единственный и при этом чужой, постепенно оскудевает за ненадобностью богатство языка родного – и он начинает деградировать до состояния наречия; а ученые беседы ведутся на дивной смеси английского с нижегородским. Понижение же статуса национального языка стимулирует к ведению ученых бесед на чужой латыни, что дополнительно ускоряет варваризацию своего языка.