Ольга ворочалась всю ночь, забывалась дурным сном и просыпалась с колотящимся сердцем, но к утру убедила себя, что нужно молчать.

Если бы вопрос стоял об оправдании невиновного, тут пришлось бы пожертвовать своей карьерой, но ради лишнего штришка к личности потерпевшего… Вот ей-богу, оно того не стоит!

Она шла в суд с твердым намерением как можно скорее закончить процесс, но вдруг, почти против собственной воли, столкнувшись в туалете с судьей, выторговала отсрочку. Еще одну ночь мучительных размышлений, которые ни к чему не приведут.

* * *

Открыв холодильник, Полина удивилась царящей там пустоте и не сразу сообразила, что теперь некому его заполнять, кроме нее самой.

– Ты видишь, как я страдаю из-за тебя, – сказала она котенку.

Тот уже вполне окреп и смог забраться на книжный шкаф, который еще несколько дней назад ему не поддавался. И теперь сидел там, гордо глядя на хозяйку, мол, должна понимать, кто тут царь. Уверив кота, что понимает, Полина отправилась в магазин. Рабочее время еще не кончилось, очереди не было, и она довольно быстро купила бутылку молока и кусок сыра, а для котенка – брусок льда с вмерзшими в него фрагментами какой-то рыбы. Хотела взять еще сметаны, но выяснилось, что под нее нужно приносить с собой из дому банку.

В мясной отдел Полина даже не заглянула – пала она, конечно, низко, но не настолько, чтобы самой себе готовить.

Понурив голову, она брела с покупками домой. Оказалось, что она не имеет никакого отношения к смерти Василия Матвеевича и Семен сядет не по ее вине.

Совесть должна прыгать от счастья, избавившись от лишнего груза, вот только ей совсем не весело. Наоборот, почему-то стало еще хуже.

– Ты ни при чем, – шептала Полина в такт своим шагам, – ни при чем. Ты злая и испорченная, но некоторые плохие вещи происходят в этом мире не по твоей вине и даже без твоего участия. Просто совпадение, которое ты не могла предотвратить и предвидеть. Живи и радуйся и еще раз поблагодари сестру Семена за правду.

Дома она приготовила коту его любимое лакомство – молочко с булочкой – и поставила вариться рыбу, которая немедленно принялась адски вонять.

Полина и не думала, что еда может так пахнуть. В детстве она частенько лежала в больницах, нанюхалась там ароматов пищеблока, но эта рыба побила все рекорды. Фантастическое амбре, но ничего не поделаешь, надо терпеть. Когда позвонили в дверь, Полина решила, что это соседи подтянулись на запах, и открыла, не спросив кто.

На пороге стояла жена Пахомова, а чуть позади нее возвышалась массивная фигура личного водителя.

– Надо поговорить, – процедила она.

– Вас двое, вот и поговорите, – вспомнила Полина старый анекдот и хотела закрыть дверь, но водитель быстро взялся за створку.

– Это в твоих интересах.

– Да неужели?

– Да, Полина. У нас с тобой были разногласия, и мы не могли найти общего языка, что неудивительно, учитывая, как ты себя вела…

Полина снова дернула дверь на себя, и снова безуспешно.

– Давай я все-таки войду. Поверь, я не собираюсь скандалить с тобою, напротив, хочу предложить выгодную сделку.

Полина пожала плечами:

– Ну заходите.

– Подожди меня здесь, – бросила Пахомова водителю, вошла в квартиру и скривилась. – Боже, какой ужасный запах!

– На кухню, пожалуйста, – Полина с удовольствием подумала, что ангорский свитер дамы впитает весь божественный аромат надолго, а если повезет, то и навсегда.

– Полина, тут же просто невозможно дышать!

– Не дышите, это ваше право. Хотя да, нужно свято соблюдать законы гостеприимства, – засмеялась Полина, – секундочку, я сейчас закурю, чтобы вам стало полегче.

Зная, что Пахомова совершенно не выносит табака, она зажгла сигарету, затянулась и выпустила дым прямо ей в лицо.

– Полина, как ты себя ведешь, опомнись! Словно тупая пэтэушница!

В ответ Полина только развела руками.

– Ладно, о твоем воспитании пусть беспокоится твоя мать, а я сразу к делу. Надеюсь, ты пойдешь завтра в суд?

– Не знаю. Скорее нет.

– Действительно, ты честно пришла раз, потом второй, а тебя так и не вызвали. Если они не в состоянии организовать работу, то это уже их проблемы, а не твои. Я даже в чем-то разделяю твое негодование, но лучше все-таки дать показания.

Полина усмехнулась:

– Лучше кому?

Тут в кастрюле вдруг поднялась шапкой пена и выплеснулась на конфорку, едва не залив газ. Вонь стала оглушительной.

– Боже, что за помои ты готовишь!

– Это рыба. Путассу, кажется, или мойва, или еще какая-то.

– Что, совсем плохи твои дела?

– Смотря с кем сравнивать, – фыркнула Полина, убавляя огонь до минимума. Ну вот, теперь еще и плиту мыть… Брр, отвратительное занятие!

– Не хами мне! Резюмирую – гражданский долг надо исполнять до конца, и ты обязана рассказать в суде, как умоляла Василия Матвеевича отомстить за себя, а потом звонила Фельдману и похвалялась своим высоким покровителем, который Семена в асфальт закатает.

Полина курила в открытую форточку. Что ж… Сестра Фельдмана просила ее сказать примерно то же самое, а раз такая правда нужна людям, то ее показания станут, ну да, не истиной, конечно, но и не совсем лжесвидетельством.

Ложь – это когда на пользу себе, а тут наоборот. Она выставит себя взбалмошной и мстительной особой ради спокойствия других.

– Там нет асфальта, – буркнула она.

– Что?

– Нет асфальта в той дыре, куда Семен загремел по моей милости.

– Сосредоточься, пожалуйста, это в первую очередь в твоих интересах.

«Ну конечно, в моих, поэтому ты ко мне на ночь глядя и приперлась. Господи, какие люди все заботливые, только и делают, что радеют о благе ближнего своего. В твоих интересах, ты должна, ты такая, ты сякая, тебе лучше… А если кто скажет вдруг: я хочу, мне нужно, то сразу фу-фу-фу, изыди, эгоист несчастный. Только на практике эгоист всего лишь играет в открытую, а «самоотверженный помощник» морочит людям голову, чтобы они плясали под его дудку».

– Поверь, тебе действительно стоит поступить именно таким образом, – достав из сумочки пудреницу, Пахомова быстро провела пуховкой по щекам и пристально вгляделась в крохотное зеркальце, – и не только ради памяти Василия Матвеевича, но и ради себя самой.

Полина пожала плечами и пристально уставилась в окно. Вот опять: тебе лучше, ради себя самой… А чего бы честно не признаться: «Полина, моя судьба на волоске! Помоги, пожалуйста!»

Пудреница с треском захлопнулась.

– Детка, – начала Пахомова так проникновенно, что Полина чуть не поперхнулась дымом, – мы с тобой долго враждовали, но теперь нам больше нечего делить, верно?