– Ты лжешь!

– Выведите, пожалуйста, гражданку Пахомову из зала, – отчеканила судья.

– Я никуда не выйду! Не позволю, чтобы эта шлюха своим гнусным языком порочила память моего мужа!

– Гражданка Пахомова, мы выслушаем свидетельницу, несмотря на все ваши протесты.

– Тогда я требую закрытого суда!

– Нет, не нужно, – сказала Полина, – со мной все, это ясно, но, может, если я во всем честно признаюсь, это поможет кому-то поступить правильно.

Пахомова картинно прижала к лицу носовой платок:

– Мой муж убит! А вы, вместо того чтобы наказать убийцу, пытаетесь замарать его светлую память! Вы за это ответите!

– Ответим, а пока покиньте зал.

Пахомову вывели. Ольга осмотрелась. После того, что она узнала от Сани, признание Полины не удивило ее, а остальные с трудом держали себя в руках. Бимиц сидел опустив взгляд, Кошкин хмурился, а судья покраснела и быстро крутила ручку дрожащими пальцами.

Подсудимый сгорбился, смотрел в пол. Все старались смотреть мимо Полины, будто ее не существует. Ольга заставила себя встретиться с нею глазами и улыбнуться.

– Продолжайте, Полина Александровна. Пахомов принудил вас силой?

– Что вы, нет! – свидетельница усмехнулась. – Совсем наоборот. У меня тогда как раз разводились родители, а дядя Вася был такой добрый, такой понимающий… Так поддерживал меня, что я первая в него влюбилась и мечтала, как он тоже полюбит меня. Что ж, полюбил. Два года мы с ним встречались как любовники, а потом я выросла и перестала быть ему интересной. Василий Матвеевич сказал, что у нас слишком большая разница в возрасте, он старый, а у меня впереди вся жизнь, поэтому он меня отпускает. Какое-то время я думала, что он действительно бросил меня из любви, поставил мое счастье выше собственного, пока не узнала, что он снимает в новом фильме дочку одной из подруг моей мамы. Я ревновала, поехала к ней, но она радовалась, что получила роль, и не стала меня слушать. Решила, я специально говорю гадости, потому что сама хотела сняться в этом фильме, а меня не взяли. Не поверила мне, и потом для нее все кончилось очень плохо. Она оказалась не такая испорченная, как я, уступила, но не выдержала и покончила с собой, а накануне отправила мне письмо, в котором рассказала все, как было, и благодарила меня за то, что я хотела ее спасти. Хотя в действительности это было не так. Я принесла его сегодня, можете приобщить к делу, если нужно. – Полина достала из сумочки конверт и положила его перед собой. – Вот это письмо.

– Вы тогда никому его не показывали? – спросила Ольга.

– Нет. Я предпочла шантажировать Василия Матвеевича. Мы договорились, что я обо всем молчу, а он обеспечивает мне успех.

Повисла неловкая пауза. Видный мужчина лет шестидесяти, весь процесс просидевший рядом со вдовой, вдруг поднялся и хорошо поставленным голосом заявил, что давно дружит с Василием Матвеевичем и готов присягнуть: все, что он только что услышал, не что иное, как грязная клевета, мерзкие измышления гнусной девки.

– Вас тоже вывести из зала? – спросила судья.

– Я не могу молчать, когда порочат память моего друга!

– Заявляйте ходатайство на мое имя, а с места кричать не нужно. Полина Александровна, вы что-то еще хотите нам сообщить?

– Это все.

– У государственного обвинителя есть вопросы?

Чтобы скрыть замешательство, Ольга налила себе воды. Надо сказать, что вопросов нет, и тогда показания Поплавской останутся лишь уродливым и бесполезным придатком к делу, дикими измышлениями неуравновешенной женщины, которую зачем-то пропустили на свидетельское место. Пахомов мертв, значит, уголовного дела против него не возбудить, и никто и никогда не докажет, что Полина говорит правду. Есть какое-то письмо какой-то девочки, очевидно, тоже сумасшедшей, иначе она бы не покончила жизнь самоубийством. Изымать его? С какой стати и в качестве чего? К делу Фельдмана оно не имеет ни малейшего отношения.

Стакан стукнул о стол необыкновенно громко в повисшей в зале тишине. Ольга посмотрела в зал.

Киношники и журналисты глядят кто куда, будто их накрыла эпидемия косоглазия, сестра подсудимого комкает в руках ремень от сумки, и только с двумя людьми Ольга встретилась глазами: с Саней, стоящим в простенке, и с женой бывшего оперативника Волкова.

– Полина Александровна, а вы с какой целью сейчас рассказали это суду? Вы считаете, что есть какая-то связь между… – Ольга замялась, – между вашими обстоятельствами и убийством?

Полина пожала плечами:

– Какая связь? Я просто хочу объяснить, что со мной случилось. Будто вынули из меня стержень, что ли, или важную микросхему… Пустота, короче говоря. Все заменилось этой извращенной любовью. Я этого не понимала головой, но, наверное, чувствовала, что это неправильно, и как-то само собой сложилось в голове, что в мире, где такое происходит, не бывает ни теплоты, ни любви, ни доброты… Будто ампутация души у меня произошла, а я не заметила. Но это неважно, не обо мне сейчас речь. Я хочу сказать другое. Много лет только тайна защищала меня от стыда и позора. Я знала, что я испорченная девочка, которая соблазнила взрослого человека, и по крайней мере половина вины лежит на мне, поэтому надо молчать изо всех сил. Теперь я думаю иначе. Если бы тогда общество заступилось за меня, если бы Пахомов понес наказание и официально меня признали бы не виновницей, а жертвой, в моей жизни все сложилось бы иначе. Да, травма была нанесена, но… – Полина усмехнулась, – Фельдман, как хирург, не даст соврать, раны лучше заживают на открытом воздухе, а не под герметичным компрессом тайны. Когда человек пострадал, в этом нет ничего стыдного, а молчание рождает чувство вины. Я молчала десять лет и скажу честно: сейчас первый раз за все это время чувствую себя человеком.

Поручив Маркиной и секретарю официально изъять у Полины письмо, Ирина объявила перерыв пятнадцать минут. Войдя в кабинет, Бимиц тяжело опустился на стул, а Кошкин закружил по тесному пятачку свободного пространства. Ирина и не думала, что молодцеватый военрук может так растеряться.

Она отворила форточку.

– Курите.

– Бедная девочка, – сказал Бимиц, – это какой же надо быть падалью…

Он скривился, достал из кармана мятую пачку сигарет с изображением овчарки и протянул Кошкину. Мужчины жадно закурили, а Ирина отправилась в туалет, чтобы не дышать дымом.

Бедная девочка устроила очередную подлянку, вот и все. Что еще ждать от человека, который жестоко мстит за несколько обидных слов и соблазняет чужого мужа?

Для такого сорта людей нет больше удовольствия, чем пнуть своего благодетеля, когда он повержен. До Пахомова ее ядовитые плевки уже не долетят, а жизни жены и дочери разрушат. Ирина нахмурилась, вспоминая. Нет, сегодня дочери, слава богу, в зале не было.

Большинство женщин стыдятся заявлять об изнасиловании, но есть и такие, которые наговаривают на мужчин из мести или из корысти. Ирина считала, что эти дамы немногим лучше, чем насильники, а общественному мнению наносят гораздо больший вред. Довольно часто бывает, что в делах о сексуальных преступлениях нет весомых улик, кроме показаний жертвы. При тщательном исследовании какие-то биологические следы находятся, но, если нет травм, не так легко бывает доказать, что все происходило не по взаимному согласию.