использование работ по антропологии — и тем более приматологии — первой половины XX века оказывается очень рискованным, поскольку за прошедшие 70–50 лет было установлено много новых фактов, опровергающих старые. Один мой друг уже в 2010-ом излагал свою версию антропогенеза, отталкиваясь от советских работ 1960-х, когда ещё считалось, что современный человек произошёл от неандертальца. Он был очень удивлён, узнав, что мировая наука уже более 30 лет назад отказалась от этой идеи.

1. Эпоха промискуитета

Слепота к данным приматологии характерна и для нынешней российской антропологии. Признавая, что общества современных охотников-собирателей не могут служить достоверными образцами для реконструкции древних обществ, ведь за минувшие тысячелетия они прошли свою эволюцию, меняя собственное поведение и формы социальной организации (Артёмова, 2009, с. 127, 170), учёные заявляют, что нам, скорее всего, никогда не удастся понять, каким было первобытное общество. Капитулируя подобным образом, они даже мысли не допускают о той потайной дверце, которая имеется в руках приматологов: почему бы не обратиться к поведению наших ближайших биологических родственников, пути с последними из которых у нас разошлись около 5 млн. лет назад? Если мы найдём нечто общее для всех или даже для большинства видов обезьян, не перекинет ли это тонкую нить в наше собственное прошлое? Мысль разумная, но отчего-то антропологам неблизкая. В итоге их ограниченные построения рисуют странную картину: раз для современного человека (включая охотников-собирателей) главным образом характерна парная семья (один мужчина + одна женщина), то так было и в далёком прошлом, и, вероятно, человек вообще всегда был моногамен. Следует ли из этого, что моногамен всегда был только Человек разумный (Homo sapiens)? Или же и его предковые ветви, Человек прямоходящий (1,5 млн. лет назад) и Человек умелый (2,8 млн. назад) тоже?

Если проецировать образ моногамного человека в далёкое прошлое, далеко-далеко-далеко, то в конце концов мы обязательно упрёмся в кучу промискуитетных братьев-обезьян. Ключевое слово — "промискуитетных".

Как ни крути, а простым предположением, будто человек "всегда был моногамен", отделаться невозможно, ибо всё равно необходимо объяснить, как эта моногамия возникла, как совершился переход от общего для обезьян промискуитета к уникальной парной семье человека с жёстким контролем женской сексуальности. Случилось ли это только у Человека разумного или уже у прямоходящего или ещё раньше, а объяснить данный факт необходимо. В этом плане иронично, что группа исследователей, выявившая сходство ДНК шимпанзе и человека на 99.4 %, призвала и шимпанзе включить в род Homo, то есть объявить Человеком (Wildman et al., 2003). Тогда допущение, что человек "всегда был моногамен", зазвучало бы ещё более странно, ведь шимпанзе капитально промискуитетны.

Да, концепция Энгельса оказалась мертворождённым ребёнком, которого выхаживали слишком долго. Но отвергнув её, советские учёные ринулись в другую крайность — стали склонны видеть привычную им моногамную семью и в глубокой древности, и даже у современных обезьян. Тезис Энгельса о первичном промискуитете, соответственно, тоже был отвергнут. И это был тот самый случай, когда вместе с водой выплеснули и ребёнка.

Если бы советские антропологи прислушались к приматологам, то поняли бы, что от идеи исходного промискуитета отказываться как раз не стоит. Но нет, не прислушались. Обезьяний промискуитет оказался учёным неудобным, потому что иначе было бы сложно объяснить, как же тогда возникла моногамия. "Если бы в праобществе существовал такой промискуитет, каким он рисуется в привычных представлениях, то никаких сколько-нибудь острых конфликтов на почве удовлетворения полового инстинкта в нём бы не возникло", рассуждали авторы (Бромлей и др., 1983, с. 362). Им нужен был именно некий конфликт, который бы и побудил доисторического человека биться за женщин, чтобы в итоге мужчины начали более-менее справедливо распределять их между собой. Без такого конфликта они не могли объяснить переход от промискуитета к моногамии (к монополизации самок). Но правда оказалась в том, что у всех обезьян действительно царил и царит промискуитет, при этом никаких стычек самцов из-за самок не бывает (так как все довольны), потому и никаким переходом к моногамии там, конечно, и не пахнет.

Маститый антрополог Ю. И. Семёнов, как и за 40 лет до этого, даже в 2002 году продолжает настаивать, что самцы древнего человека бились за самок, желая с ними спариться — тогда как современная приматология показывает, что самки являются как раз наиболее активными инициаторами сексуальных контактов с самцами. За что тогда бились самцы? За какой ограниченный ресурс, если доступ к самке был у каждого?

Видимо, неспроста Семёнов начисто игнорирует самых эволюционно близких к человеку шимпанзе бонобо, славящихся своим откровенным промискуитетом, — за все 790 страниц его книги о бонобо нет ни одного упоминания (Семёнов, 2002). Очень уж неудобны эти ближайшие нам приматы его идеологизированным построениям.

Как же тогда всё произошло у древнего человека, который, несомненно, как и все наши родственники-обезьяны, просто обязан был также быть промискуитетным? Как человек оказался белой вороной, в корне отличающейся своей моногамией ото всей промискуитетной родни?

Это как оставалось загадкой, так и остаётся по сей день. Причём даже для антропологии западной. Там также были выдвинуты свои концепции такого перехода, но с несколько иных позиций: к примеру, самцу с чего-то вдруг стало принципиально важным, чтобы конкретная самка рожала именно от него (Lovejoy, 1981; Марков, 2011, с. 80). Но при этом упускались и упускаются из виду два фактора:

1. Как при промискуитете (когда все самцы регулярно спариваются со всеми самками) вдруг стал открыт феномен отцовства? Если спаривания всех со всеми постоянны, то самки однажды вдруг просто рожают, это как закон природы — здесь категорически невозможно установить причинно-следственную связь между спариваниями и зачатием. Такая ситуация характерна даже для некоторых человеческих племён современности — там верят, что женщина содержит в себе плод изначально, от рождения, и однажды он просто в ней начинает расти. То есть открытие феномена отцовства совсем не обязательно для монополизации самки, причины у неё какие-то другие.

2. Даже если феномен отцовства (связь между спариванием и зачатием) вдруг становится известен, то почему самцу непременно становится важным, чтобы отныне эта самка рожала только от него?

Подобные концепции, опирающиеся на роль отцовства в становлении парной семьи, не дают адекватных ответов и в целом поверхностны (хотя и очень популярны, особенно у обывателя).

Таким образом, что советская антропология (игнорировавшая промискуитет обезьян), что западная (этот промискуитет учитывавшая), так и не смогли объяснить, как у человека возникла моногамия — длительная связь одного мужчины с одной женщиной. Все существующие концепции неудовлетворительны.

Некоторые авторы указывают, будто никаких реальных следов промискуитета в прошлом человека не обнаружено.