Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заведующая вошла в кабинет и взяла рецепт, протянутый старшим фельдшером:
— Действительно, Надежда Константиновна, — согласилась она, рассматривая каракули Старчинского. — То ли промедол выписан, то ли преднизолон, то ли вообще полиглюкин. И все цифры похожи на семерки. Оставьте, пусть перепишет. Я с ним поговорю.
— Дмитрий Александрович с ним уже разговаривал по поводу карт, — доложила Казначеева.
— И как?
— Карты стал писать разборчивее, рецепты — по-прежнему.
— Я поговорю с ним.
— А то ведь попадутся такие каракули на глаза Госнаркоконтролю — хлопот не оберемся!..
Против ожидания разговор с Прыгуновым вышел коротким и результативным.
— Я прекрасно знаю, что представляет собой Кочергин, — скривился Прыгунов, стоило только Елене Сергеевне затронуть больную тему. — Если бы у меня или у Валерия Иосифовича, не говоря уже о главном враче, сложилось бы мнение, что Кочергин потянет, то он бы сидел сейчас в вашем кресле, Елена Сергеевна. Но взять и вот так сразу вышвырнуть его вон, мы не можем. И перед людьми неловко, и по судам он нас всех затаскает. Нужно решать вопрос по справедливости и согласно Трудовому кодексу. Вы улавливаете мою мысль, дорогуша?
«Дорогуша» означало высшую степень расположения. Смысл же сказанного Прыгуновым был таков: «Хочешь избавиться от Кочергина — сама ищи или создавай причины».
— Улавливаю, Борис Ефимович, — улыбнулась Новицкая. — И сделаю все, как подобает.
— Только уговор — у меня никого не сманивать! — Прыгунов откинулся на спинку огромного пижонского кожаного кресла и погрозил Елене Сергеевне пальцем, идеальной ухоженности которого позавидовала бы любая женщина. — Ищите старшего врача в своей епархии. Кстати, насплетничаю. Кажется, вам симпатизирует Михаил Юрьевич! Ну-ну, не краснейте, хотя вам это очень идет, лучше скажите — чем вы его прельстили?
— Да мы практически незнакомы! — изумилась Елена Сергеевна. — Я его видела только во время совещаний и визитов на нашу подстанцию…
«Испорченный телефон» всегда работает с искажениями, на то он и испорченный. Главный врач посоветовал своему заместителю налаживать работу не тасуя кадры, тот сказал Прыгунову дословно: «главный не рекомендовал снимать только что назначенную заведующую», ну а в мозгу Прыгунова эта фраза зазвучала по-новому, наполнившись совершенно другим смыслом.
— Хитрите! — понимающе вздохнул Борис Ефимович. — Прячете карты в рукаве… Ну вам, Елена Сергеевна, виднее.
Новицкая ответила многозначительной улыбкой, не став разубеждать проницательного Бориса Ефимовича дальше. Если человеку хочется заблуждаться, то зачем ему мешать? Главное — ей разрешили вырвать с корнем больной зуб. Остальное — неважно.
— В следующую среду я уезжаю на три дня в Питер, — сказал на прощанье Прыгунов. — За меня останется Свиньина.
В Санкт-Петербурге должна была состояться всероссийская научно-практическая конференция, посвященная реформированию «скорой помощи».
— Счастливой поездки, — пожелала Елена Сергеевна.
Она тоже с удовольствием съездила бы на конференцию — прогулялась бы по Невскому, повидалась бы кое с кем из однокурсников и просто отвлеклась бы от этой повседневной рутины, ежедневной нервотрепки, но ее не включили в список делегатов от московской «скорой».
«Было бы весело отправить на конференцию Саркисяна и Чугункина, — подумала Новицкая. — О, они бы там развернулись!»
— Значит, нам с тобой укажут на дверь, так?
— Ты о чем, Петрович? — не понял Данилов.
Они только что выехали из гаража. Ферганский бульвар, пять, второй подъезд. Повысилось давление у женщины семидесяти двух лет.
— О реформе «скорой помощи»! — ответил Петрович. — У нас вся колонна гудит. Говорят, что врачей и водил со «скорой» погонят на хрен, а оставят одних фельдшеров. С правами. Ты мне только скажи, как он, фельдшер, одновременно будет и машину вести, и капельницу налаживать? Или они надеются многорукими индейскими богами штат укомплектовать?
— Индийскими.
— Что — индийскими?
— Индийский бог Шива многорукий.
— А! И правду говорят, что все станции и подстанции разгонят, а бригады будут при приемных отделениях стационаров?
— Примерно так.
— Ну дела! Слышь, Вер, скоро уступлю тебе баранку!
— Не торопись, — осадил Данилов. — До этого еще долго. Проект станет экспериментом, эксперимент будет долго обсуждаться, потом его начнут поэтапно внедрять… Напрасно ты со своими коллегами паникуешь, тем более что работа для водителей есть всегда.
— Не скажи, — вздохнул Петрович. — Развелось нашего брата как собак нерезаных…
— Потом врачебные бригады останутся, — добавил Данилов. — Только использоваться они будут по профилю, а вот на улицу будут выезжать исключительно фельдшеры.
— Скажешь — что бог не делает, все к лучшему?
— Доживем — увидим, чего раньше времени волну гнать. Я спокойно ожидаю перемен. Понравится — останусь. Не понравится — уйду.
— Куда?
— Да хотя бы и в поликлинику! — полушутя-полусерьезно ответил Данилов.
— Да ну ее к лешему, такую работу! — скривился Петрович. — Старух лечить!
— А тут у меня все сплошь молодые и красивые, — фыркнул Данилов. — Народ везде одинаков…
— Рано паникуешь, Петрович! — высунулась к ним Вера. — А то выучись на фельдшера и живи спокойно.
— Стар я на фельдшера учиться…
— Скажи лучше — крови боишься и покойников!
— А кто их, Вер, не боится? Все боятся, просто некоторые в этом не сознаются, а мне скрывать нечего. Вылезайте, приехали!
Диалог на вызове был достоин пера Достоевского.
— На что жалуетесь? — спросил Данилов, оценивая пульс сухонькой благообразной старушки, вылившей на себя не менее половины флакона духов «Красная Москва».
— Да на что мне, старой, жаловаться, милок? — заскулила та. — Мне давно уж в гроб пора…
— Разумеется, — машинально поддакнул Данилов, доставая тонометр и тут же, спохватившись, уточнил: — Что именно вас беспокоит?
— Да что меня, доктор, может беспокоить… — покачала головой старушка. — На восьмом десятке-то. Это я всех беспокою, давно уж на том свете меня ждут не дождутся, а я все живу…
Старушка еще раз вздохнула и поднесла к глазам беленький платочек, вытащенный из кармана фланелевого халата. Запах духов стал просто нестерпимым. Данилов закусил губу, чтобы не расчихаться, и измерил давление на свободной от утирания слез руке.
Давление оказалось на редкость хорошим — сто тридцать на восемьдесят.