– Может, укладка похожа была на что-нибудь? На ящики? Бочки? Тюки? – посыпал протокольно-наводящими вопросами адъютант.

– Скорей будет, как ящики, ваше превосходительство! – повысил в табели о рангах поручика дед, искренне веря больше зелёному мундиру, чем белому кителю (а то, как у почтмейстера, ей-богу…).

– Что же тогда вывезли с такой срочностью? – повторил вопрос Андрей Миронович и задрал голову на четырёхсаженный столб, подпиравший вершину шатра посредине.

– Именно так…

Тайный советник вздрогнул, внезапно обнаружив деда у себя под плечом.

– Что именно?

– Музыку, вот, оттудова сняли, – узловатый палец деда указал на прорези в ткани, смятой верхушкой столба. – Там такие были, как у граммофона… – Ермолай изобразил «слуховую трубку», приложив ладонь к замшелой раковине собственного уха.

– Рупоры, – догадался Серафим и, прочистив горло, добавил с учёной солидностью. – Ретранслятор.

– Или… – прищурился Андрей Миронович. – Или антенны.

Он решительно подошёл к столбу, обошёл его кругом, поглаживая полированные до жёлтого лоска бока, наконец, нашёл: точно ряд позвонков – ряд уходящих к вершине крохотных фарфоровых изоляторов.

– Ах ты, чёрт, – едва ли не простонал Андрей Миронович. – У всех под носом! У каждого жандарма на виду, да ещё при ярмарочном скоплении народа…

– Что, ваше высокопревосходительство? – проникся уважением «ветеран будки».

– Мобильная радиостанция.

– Шпиёнская?! – ахнул старик.

– А то…

Станция Новоглинск. Здесь и сейчас

«Стальной набалдашник, которым оканчивалась трость злодея, оказался не такой уж простой галантерейной деталью», – пронзила мысль мозг жандарма, что всю дорогу играл роль «губернского чиновника» на досуге.

Пронзила одновременно с дикой болью, пробившей насквозь ногу в замшевом ботинке.

От одного только удара концом трости по ноге такой боли быть не могло, – даже, если б под набалдашником был спрятан какой-нибудь шип. Хлопка выстрела в суматохе он даже не расслышал. И хоть нажал спусковой крючок своего браунинга – успел, – рыжеусый злодей в белой визитке, воспользовавшись его секундным замешательством, уже вывернулся, отскочил в сторону.

Одним словом – ушёл с «линии огня».

А вот поручик особого фельдъегерского корпуса Валентин Свиридов, вжавшийся в угол дивана за распахнутой дверью купе, как раз и оказался на ней.

Он вздрогнул, опустил внезапно ослабевшую руку с револьвером; понурил голову, изумлённо глядя на дыру в жёлтой коже портфеля. И не успел навалиться на него грудью, как портфель выдернул на себя всё тот же злодей в белой визитке и бежевом жилете с бабочкой.

Мгновенно сориентировался, подлец.

Ударил набалдашником трости в окно за плечом фельдъегеря, и стекло в морёной раме мгновенно заплясало зигзагами трещин от правильного отверстия.

Цепочка, которой, как положено, портфель с казёнными бумагами был прикован к стальному браслету на запястье поручика, задержала вражину не особо. Должно быть, готов был к таким «штатным» неожиданностям.

Кровь упругой струёй брызнула на баркановую обивку дивана из мясницки-ровного среза.

Поручик, кажется, даже очнулся от самой смерти. Его бледное лицо исказила судорожная гримаса, он приоткрыл глаза…

Тяжёлый тесак, мелькнувший блесной на свету, мазнул одной и другой стороной по люстриновой скатерти столика, оставив жирный красный мазок, и снова скрылся под белой штаниной за голенищем высокого шнурованного ботинка с медным носком.

Этим же кованым носком злодей, вскочив на край дивана, ударил в оконное стекло, в отверстие, от которого распускалось рваное плетение трещин.

Окно как выдуло шквальным порывом ветра, и бритоголовый господин в белой визитке, с рыжими бородкой и усиками оказался на досках дебаркадера чуть ли не раньше хрустальных осколков…

И что делать с этим внезапным подарком судьбы? Новоглинский исправник, ей-богу, не знал, что и делать. Он к тому моменту только и успел, что впасть в панический ступор и вытянуть «наган» на чёрном шнуре в сторону тамбура. Перевёл его на бритоголового, но поскольку подсказать ему «пли!» или «отставить!» – было некому, так он и не нажал спускового крючка.

Не нажал, а неизвестный тем временем вскочил поверх запертой дверцы в его мирно квохчущий «Fiat-Zero», и тот взревел от удара по акселератору.

Чихая с табачным усердием, исправник валко трусил в сизых клубах дыма за автомобилем и стрелял, пока не закончились в барабане патроны, и пока изящный задок двухместного ландо, скакнув вниз по сходням, не исчез за углом станции.

Тут только, так и не рискнув скатываться по трапу на своих коротких, как набор для холодца, ножках, господин исправник понял, что случилось что-то пренеприятное, что грозит ему не только потерей автомобиля, на который ушли годы службы, но и самой её, службы.

Реплика за спиной только подтвердила самые дурные предчувствия.

– Быстро! Доктора, фельдшера, кого-нибудь! Там ранен фельдъегерь Генштаба!

«И украдены совершенно секретные документы…» – додумал уже сам исправник, с отчётливостью протокола вдруг припомнив «среди похищенного» жёлтый портфель, что первым полетел на двухместный диван угнанного «фиата».

«Всё пропало! Коллежский советник по выходу в отставку тю-тю, гужевой подряд, что собирался выторговать силком у Гуревича, пользуясь властью, тю-тю, – продолжил терзания исправник. – Ах, какая теперь власть? Дай бог, сошлют в становые, только и останется, что земством помыкать. Всё пропало!»

– Что с его рукой?.. – в ту же минуту спросил Кирилл, убедившись, что и до младшего брата дойдут руки у объявившегося на перроне фельдшера.

– Перетяните жгутом. Там сущие пустяки, кость не задета. Вы же военный, сами должны понимать, – скороговоркой пробормотал фельдшер земской больницы, как нельзя кстати собравшийся в губернию за лекарствами.

Какая-то девчонка в расстёгнутом пальто на гимназической форме оказалась рядом.

– Я сейчас. Я перевяжу. Я умею.

Кирилл кивнул – давай, мол, – и шагнул по коридору вслед за фельдшером.

– А тут случай серьёзный. Кишки, знаете ли. Гордиев узел, – сообщил всем желающим слушать земский эскулап.

Это уже относилось к поручику. Его только что вынес из купе жандарм, залитый кровью, как жизнелюбивый рождественский поросёнок, но по-прежнему суетливый и резвый, как тот самый «коммивояжер», роль которого исполнял. И злой.

Кровь, залившую его грудь, едва удалось остановить, натолкав в перебитый нос ваты, а лётчик, заехавший ему локтем «по сопатке», не то что в обморок падать не собирался – «на жандарма ж напал же!», – но даже извиниться не соизволил, отмахнулся:

– Нумер носить надо, конспираторы!

Впрочем, и не до того сейчас. Не до политесов. В распахнутом оливково-зелёном мундире поручика расплывалось на тонком белье тёмно-багровое пятно, густое и вязкое, как и положено внутриполостному кровотечению.

Это было куда хуже, чем обрубок на месте кисти руки, артериально-алый обрубок, высунутый из бельевого льна.

И куда хуже, что вместе с отрубленной кистью фельдъегеря исчез и его портфель.

Её, кисть, впрочем, скоро нашли, по рухнувшей в обморок бабе, прибежавшей на переполох.