— Трус, — прошептала она.

Он подошел, с улыбкой приподнял ее лицо за подбородок.

— Ладно, я скажу. Я люблю твое упрямство и гордость. Твою независимость. И так случилось, что уже не могу не любить тебя. — И он отошел, давая ей возможность ответить.

Какое-то время она сидела, сжимая коробочку с шоколадом в руках и пытаясь поверить в то, что только что услышала.

— Но ты понимаешь, тебе будет нелегко.

— Что именно?

— Жить со мной. Будут дни, когда тебе захочется услышать от меня слова любви, а я буду молчать. Но если я не говорю прямо, что люблю тебя, это не значит, что любви нет. Надеюсь, ты хорошо меня слушала, потому что повторить я уже не смогу.

— Я тебя слушала.

— И? Каков приговор? Или присяжные еще не вернулись?

— Присяжные, — прошептала она, — находятся в шоке. И им нужно искусственное дыхание с прямым контактом… И немедленно…

Но когда он прильнул поцелуем к ее губам, голова у нее закружилась, комната поплыла перед глазами.

— А теперь твоя очередь сказать, — тихо сказал он.

— Я тебя люблю, — просто сказала она.

— Именно на такой вердикт я и надеялся.

Она ждала еще поцелуя, но он внезапно выпрямился и нахмурился.

— Ты ужасно побледнела. Я позову сестру. Немного кислорода тебе не повредит.

Но она притянула его к себе и обняла за шею.

— Кому нужен кислород? — успела прошептать, прежде чем он снова закрыл ее рот поцелуем.

В доме появился гость — новорожденный младенец. Факт его появления подтверждался возмущенным заливистым плачем, доносившимся из спальни наверху.

Джинкс просунула голову в дверь:

— Ради бога, что теперь не так с Эммой?

Грейси, с зажатой в губах английской булавкой, с беспомощным видом подняла голову от плачущего младенца.

— Это все так ново для меня, Джинкс. Боюсь, я потеряла навык.

— Навык? Когда это ты ухаживала за младенцами?

— Ты права. — Грейси со вздохом вынула булавку изо рта. — Конечно, у меня не было опыта. Этим объясняется моя полнейшая растерянность и неумение.

— Не расстраивайся, дорогая. Просто, как в любом деле, нужна практика. Как уроки на пианино. Каждый день одни и те же упражнения.

Грейси покачала головой:

— На пианино учиться легче. Но взгляни на эти подгузники! Как можно проткнуть булавкой этот слой бумаги и пластика?

Джинкс разразилась громким смехом, а Грейси покраснела от возмущения.

— И что тебя так рассмешило?

— Дорогая моя, ты разве не сообразила? — Джинкс отогнула застежку-липучку на памперсе. — Здесь не нужны булавки. Это одноразовые подгузники, в этом вся штука. — Она удивленно замолчала, когда Эмма закатилась в новом приступе сердитого плача.

— Видишь? — ехидно заметила Грейси. — Ей не понравился твой нравоучительный тон.

Лист медленно покружил и упал на букет свежих цветов. Блики солнечного света скользили по траве и играли на светлых волосах Дэвида. Множество раз стоял он здесь в молчаливой скорби и мысленно беседовал со своим сыном.

Но сегодня он улыбался. И мог услышать улыбку в голосе Ноя.

«Это ты, папочка?»

«Да, Ной. Это я. У тебя появилась сестра».

«Я всегда хотел сестру».

«Она точно так же сосет палец, как ты».

«Правда?»

«И улыбается, когда я вхожу в ее комнату».

«Как я. Ты помнишь?»

«Да. Я помню».

«Ты ведь никогда не забудешь, правда, папочка? Обещай, что не забудешь».

«Я никогда не забуду. Обещаю. Никогда, никогда не забуду…»

Дэвид повернулся и сквозь пелену слез взглянул на Кейт, которая отошла в сторону, чтобы ему не мешать. Слова были не нужны, достаточно взгляда. И протянутой руки.

Они пошли рядом, держась за руки, уходя от печальной полоски травы под деревом. Когда же они вышли из тени и он обнял ее, а она легонько коснулась его лица, он почувствовал тепло солнечного света в кончиках ее пальцев.

Наконец исцеление пришло.

Он был исцелен.

Он был исцелен…