— Это нелепо.

— Почему?

— Он был безобиден. И у него не было причин убивать.

— Но как быть с Дженни Брук? Разве это не причина?

— Его заблуждением была не Дженни. Он смирился с ее смертью как с неизбежностью.

Кейт нахмурилась:

— В чем тогда была его навязчивая идея?

— Это касалось ребенка. Кто-то из докторов сказал ему, что ребенок остался жив. Будто ребенок родился живым и не умер потом, как говорили. Вот тогда что-то повернулось у него в голове и превратилось в манию, в наваждение, что его дочь жива. Каждый август он отмечал ее день рождения. Он говорил нам: «Моей дочери сегодня пять лет». Он хотел ее найти. Хотел воспитывать как маленькую принцессу, покупать ей платья и кукол и все, что нравится девочкам. Но я знаю, он не пытался ее искать. Он боялся правды — вдруг она на самом деле умерла.

Начавшийся дождь заставил их взглянуть на небо. Поднялся ветер, и персонал начал собирать больных и уводить в здание.

— Существует ли возможность, что он был прав? — спросила Кейт. — Что девочка осталась жива?

— Никаких шансов. Ребенок мертв, доктор Чесни. И он существовал пять лет лишь в воображении Чарльза Декера.

Она ехала по шоссе, обратно к дому Джинкс, повторяя про себя слова доктора Немечека.

Если все-таки девочка жива, на кого она похожа? У нее темные, как у отца, волосы? В ее глазах такой же свет вечности, как у матери? По дороге стлался туман. И вдруг прорезался луч солнца, и вместе с ним ее внезапно настигло прозрение. Вместо лица Дженни всплыло в памяти другое лицо, очень похожее. Как она не видела раньше, это же было очевидно!

Ребенок Дженни Брук жив.

И ему пять лет.

— Где ее носит? — Дэвид бросил телефонную трубку. — Немечек сказал, что она уехала от него в пять. Она давно должна быть дома.

Он с раздражением взглянул на Фила Гликмена, который, безмятежно орудуя палочками, ловко отправлял в рот порцию за порцией китайской лапши.

— Да, дело все запутаннее, — согласился тот, — началось с обычной врачебной халатности и кончилось убийством. И не одним. Что дальше?

— Хотел бы я знать, — вздохнул Дэвид, глядя в окно. Облака сгустились, стало сумрачно. Обычно в это время он собирал бумаги в портфель и ехал домой.

— Что за способ убивать, перерезая горло, — продолжал Гликмен. — Я имею в виду море крови… Надо быть очень хладнокровным.

— Или окончательно впасть в отчаяние.

— И нелегко это, надо знать точно, где проходит артерия. Есть много более легких способов.

— Ты что — обдумывал способ?

— У каждого есть свои темные фантазии. Подкараулить любовника жены в темном переулке. Отомстить подонку, напавшему на тебя. И это не так трудно — совершить убийство. Если достаточно мозгов, чтобы все спланировать. — Он поддел палочками очередную порцию. — Например, яд. Тот, что убивает быстро и не оставляет следов. Идеальный способ.

— За исключением одного.

— А именно?

— Какое удовлетворение от такого предприятия, если твоя жертва не испытывала мучений?

— Это проблема. — Гликмен подумал. — Можно заставить их сначала бояться. Ну, всякие угрозы. Телефонные звонки. Предупреждения.

Дэвид вспомнил череп на стене в комнате Кейт. Ему все больше становилось не по себе. Он встал, начал бросать бумаги в портфель.

Нечего здесь больше торчать, он может с таким же успехом беспокоиться и в доме матери.

— Знаешь, одна вещь меня больше всего удивляет в этом деле, — сказал Гликмен.

— Что ты имеешь в виду?

— ЭКГ. Танака и Рихтер были убиты самым кровавым способом. Почему убийца выбрал в случае с Эллен О'Брайен смерть, похожую на сердечный приступ?

— Работая у прокурора, я понял, что убийство не поддается логике.

— А мне кажется, что наш убийца пошел на это, чтобы переложить вину на доктора Чесни.

Дэвид, который уже был у двери, вдруг остановился.

— Как ты сказал?

— Что он пошел на все эти хлопоты, чтобы…

— Нет, ты сказал «переложить вину»?

— Я сказал? Ну да.

— Кого привлекут, если человек умирает на операционном столе?

— Ну, вина обычно делится поровну между… — Гликмен замолчал. — О господи! Почему я не подумал об этом раньше?

Дэвид уже набирал номер полиции, проклиная себя, что был так долго слеп. Убийца был все время рядом. Наблюдал. Ждал. Он знал, что Кейт пытается все расследовать, и она уже близка к разгадке. И он испугался. И поэтому появилась надпись на стене. И слежка за машиной.

Напуган достаточно, чтобы убить еще раз.

Было пять тридцать, и почти все служащие регистратуры уже разошлись. Девушка-регистратор неохотно взяла у Кейт листок с запросом и пошла к компьютеру. Немного погодя она сказала:

— Этот пациент умер.

— Я знаю. — Кейт вспомнила, как уже пыталась получить здесь информацию.

— Значит, дела здесь нет. Оно в архиве.

— Я знаю. Не могли бы вы найти его для меня?

— Надо перерыть целый ряд папок. Почему бы вам не прийти завтра?

Кейт попыталась ее убедить:

— Мне очень нужно сейчас. — У нее чуть не вырвалось, что речь идет о жизни и смерти.

Девушка взглянула на часы и неохотно пошла в комнату архива.

Через пятнадцать минут она вернулась и отдала Кейт папку с делом.

Кейт села за стол в углу холла и прочла на обложке: «Брук. Ребенок женского пола».

Ее не успели назвать.

В деле был сертификат о смерти, скупая запись: смерть наступила 17 августа в 2.00 от кислородного голодания мозга. Свидетельство о смерти подписано доктором Танакой.

Она взяла принесенную с собой копию карты Дженни Брук. В который раз внимательно прочла вновь, строчку за строчкой. 28 лет, нормальное протекание беременности, никаких предупреждений о возможном осложнении. Роды вовремя. И вдруг взгляд задержался на примечании мелкими буквами внизу страницы. В 16 недель из матки взяли жидкость на обязательный анализ. А раз так — они заодно определили пол ребенка. Но результата анализа в отчете не оказалось. Кто-то изъял его. Ей вдруг стало жарко, и она обернулась к девушке:

— Мне нужно еще одно дело.

— Надеюсь, не из архива.

— Нет.

— Имя?

— Уильям Сантини.

Через минуту дело было в руках Кейт. Вдруг она засомневалась: а хочет ли на самом деле узнать правду? Наконец, открыла.

Копия сертификата о рождении.