— Месть? — Джинкс Рэнсом откусила кусочек свежеиспеченного имбирного печенья. — Идеальный повод для убийства. Если, конечно, позволительно так говорить.

Они с Кейт сидели на заднем дворике с видом на кладбище. В это послеобеденное время воздух был неподвижен и тяжел, ни один листок, ни одна травинка не шевелились, все замерло. Из кухни появилась Грейси с подносом, на котором стояли чашки с кофе. Она задумчиво взглянула на небо.

— Будет дождь, — провозгласила она с твердой убежденностью.

— Чарли Декер был поэтом, — продолжала свой рассказ Кейт. — Он любил детей. И что еще более важно — дети любили его. Они бы почувствовали. Дети всегда чувствуют плохих людей.

— Ерунда. Дети так же глупы, как и большинство из нас. И то, что он сочинял стихи, тоже ни о чем не говорит. Пять лет он предавался скорби. И постепенно его скорбь вылилась в желание мстить.

— Но все, кто его знал, утверждают, что он был не способен на убийство.

— Мы все способны. Особенно если затронуты наши близкие. Все взаимосвязано — любовь и ненависть.

— Какой оптимистичный взгляд на человечество!

— Зато реалистичный. Мой муж был окружным судьей. Мой сын некоторое время работал у прокурора. О, я наслушалась таких историй, что и представить трудно.

Кейт взглянула на травянистый склон, на ряд плоских бронзовых табличек.

— Почему Дэвид ушел из офиса прокурора?

— Он вам не сказал?

— Что-то о рабском труде. Но думаю, не деньги сыграли роль.

— Деньги не главное для Дэвида, — вступила Грейси.

— Тогда почему?

Джинкс подарила ей один из своих пронзительных взглядов с ледяными искорками.

— Ты меня удивила, Кейт. Знаешь, Дэвид очень редко знакомил меня со своими женщинами. И когда я узнала, что ты доктор… — Она покачала головой в изумлении.

— Дэвид не любит докторов, — объяснила Грейси.

— Это мягко сказано, дорогая, — поправила Джинкс.

Грейси немного подумала.

— Ты права. Вернее будет сказать — ненавидит.

Джинкс взяла свою палку и встала.

— Пойдем, Кейт. Ты должна увидеть. Они медленно проделали путь через рощицу апельсиновых деревьев и вышли на открытое место к одинокой могиле под высоким раскидистым деревом.

Небольшой букет цветов лежал рядом с бронзовой табличкой.

НОЙ РЭНСОМ

Семь лет

— Мой внук, — сказала Джинкс.

— Как ужасно это было для Дэвида, — тихо сказала Кейт, — потерять единственного ребенка.

— Ужасно для кого угодно. Но особенно для Дэвида. Я хочу тебе рассказать о своем сыне. В одном он очень похож на своего отца — ему трудно полюбить. Но если полюбит, то готов на все. И тогда обратного пути нет. Вот почему для него самым дорогим на свете был Ной, и он до сих пор не может смириться с его смертью. Поэтому ему так трудно с тобой. Ты знаешь, как Ной умер?

— Дэвид сказал — от менингита.

— Инфекционного. Излечимая болезнь, не так ли?

— Если рано обнаружить.

— Если… Это слово преследует Дэвида. Он был на конференции в Чикаго, когда Ной заболел. Сначала Линда особенно не тревожилась. Дети часто болеют и простужаются. Но его не оставляла высокая температура. Потом появилась головная боль. Врач мальчика был в отпуске, и Линда отвела сына к другому врачу. Два часа они ждали приема. После чего доктор уделил им пять минут и отослал их домой.

Кейт опустила глаза и с ужасом ждала, уже зная, что последует.

— Линда ночью три раза звонила врачу. Она уже понимала, что дело плохо. Но он лишь сказал, что она поднимает панику, превращая простуду в трагедию.

Когда, наконец, она привезла Ноя в приемное отделение экстренной помощи, мальчик бредил. И все время лепетал, что хочет видеть своего папочку. В клинике врачи сделали, что было в их силах, но… — Джинкс слабо пожала плечами. — Это было тяжело для обоих. Линда не переставала себя винить. А Дэвид… Он замкнулся, отстранился от всех, ушел в свою раковину и не хотел оттуда выходить. И неудивительно, что жена ушла от него. — Джинкс посмотрела в сторону дома. — По поводу того доктора позже все выяснилось. Он оказался алкоголиком, потерял свою лицензию в Калифорнии. И тогда Дэвид объявил свой личный крестовый поход. О, он уничтожил врача, для этого и покинул прокурорский отдел. И с тех пор заработал состояние на делах против докторов. Но не из-за денег. В глубине души он каждому мстил…

— Вот почему у нас нет никаких шансов. Я всегда буду врагом, которого надо наказать.

Джинкс тихо побрела обратно к дому. Кейт еще долго задумчиво стояла в тени большого дерева. Через все эти годы Дэвид пронес свою боль, он черпал в ней силы, каждый раз сражаясь и побеждая. Как и Чарли Декер, которому боль помогала выжить пять долгих лет в психиатрической клинике. Пять долгих лет.

Она вспомнила бутылочку с пилюлями в комнате отеля. Галидол. Лекарство для психически больных людей. Но был ли он на самом деле сумасшедшим?

Она обернулась. Во дворике уже никого не было. Обе женщины ушли в дом. Густой тропический воздух был так тяжел, что, казалось, давил на плечи. Приближался шторм.

Если выехать сейчас, она успеет добраться до психиатрической лечебницы до дождя.

Доктор Немечек, худой, сутулый, с морщинистым лицом и усталыми глазами, в белом халате, висевшем на нем как на вешалке, выглядел так, как будто не спал несколько ночей.

Они вышли из больничного здания и прошлись по лужайке. Вокруг бродили лунатического вида фигуры больных. Время от времени доктор подходил к кому-либо, дружески касался плеча и говорил несколько ободряющих слов: «Как вы, миссис Солти?» — «Хорошо, доктор». — «Почему не пришли на групповую терапию?» — «О, виноваты эти мучные черви у вас под ногами?» — «Понимаю, понимаю. Доброго дня, миссис Солти».

Доктор Немечек остановился, печально оглядывая свое царство, этих людей с помутившимся рассудком.

— Чарли Декеру здесь было не место, — сказал он. — Я с самого начал их убеждал, что он не опасен. Но они притащили на суд так называемого эксперта с материка, и тот убедил их в обратном. — Доктор покачал головой. — В этом проблема судов. Они рассматривают лишь улики, а я смотрю на человека.

— И что вы видели, глядя на Чарли?

— Он был замкнут, очень подавлен. И временами у него был навязчивый бред.

— Значит, он был ненормален.

— Но не опасен. — Доктор пытался и ее убедить. — Да, сумасшествие может быть опасным для окружающих. А может быть лишь щитом, защитой против боли. Его навязчивая идея и сохраняла ему жизнь. И поэтому я никогда не пытался отнять у него этот щит, в противном случае он был бы обречен.

— В полиции считают его убийцей.