Но нет, паровоз громко засвистел, спугнув с балок стаю голубей, и вырвался из-под сводов вокзала в синий купол неба. Банти шумно зарыдала, когда поезд начал удаляться и наконец исчез вдали и на вокзале воцарилась странная тишина — полная чудовищного разочарования и в то же время какая-то умиротворяющая. Тишину нарушил тяжелый железный лязг, и билетный контролер вышел из будки и взял Банти за руку со словами: «Давайте-ка мы с вами разберемся, барышня», потому что Банти стояла не только в слезах, но и в луже кое-чего более позорного.

* * *

Начальнику вокзала не сразу удалось добиться от нее толку: она даже имя свое не могла назвать, потому что рыдала, а в промежутках судорожно втягивала воздух.

Ее вверили сомнительным заботам молодого носильщика; он поехал с ней на трамвае и ссадил на Хантингтон-роуд, с тем чтобы дальше она шла пешком. Банти казалось, что она уже много часов окружена чужаками, и ей не терпелось выплакать свое горе в знакомых объятиях. Но то, что ждало дома на кухне, ее напугало: мать вроде бы делала рисовый пудинг (белые зернышки риса разлетелись, как жемчужинки, по всему столу), но явно была не в себе — большая двухпинтовая эмалированная миска, обычно используемая для молочных пудингов и заварного крема, была уже полна до краев, а Нелл все лила молоко из большого синего кувшина. Вот оно уже дошло до края миски, вот выплеснулось на стол, вот полилось с края стола белым млечным водопадом.

Все это происходило под аккомпанемент воя, издаваемого Тедом наверху, но не только, Нелл еще и разговаривала сама с собой, презрительно и злобно выплевывая слова, словно безумная ведьма — проклятие, но, прислушавшись, Банти поняла, что это лишь алфавитное перечисление рецептов выпечки из кулинарной книги Нелл: «Ангельские пальчики, бисквитное пирожное с вареньем, вафли, глазированное печенье, дрожжевое тесто, заварные колечки, кекс кокосовый, кекс молочный…» Банти на цыпочках вышла из кухни и села на скамейку во дворе. Слезы у нее уже кончились, и она тихо сидела на солнце, стараясь не думать о том, что сейчас делают ученики воскресной школы на пикнике в Скарборо. Все это время ее уши раздирал кашель больной Бетти. Оглядываясь через плечо, Банти видела Нелл через окно кухни — та терла в молоко мускатный орех, но не щепотку, как обычно: она уже стерла целый орех, водя вверх-вниз, вверх-вниз по терке, и остановилась, лишь когда раздался ужасный грохот, а потом дикий ор, — видно, Тед опять свалился с лестницы.

В следующее воскресенье миссис Ривз собрала шумную ораву школьников вокруг себя и позволила им целых пять минут вспоминать о чудесной экскурсии, а когда они закончили, посмотрела на Банти и сказала:

— Очень жаль, Бернис, что ты пропустила экскурсию. Надеюсь, это научит тебя пунктуальности в будущем. Ты пропустила столько замечательных игр и веселья.

Затем миссис Ривз кивнула Адине Терри, которая открыла большую «Иллюстрированную Библию для детей» и произнесла:

— Сегодня, дети, мы будем читать историю о добром самаритянине.

Мы ходили проведать Джиллиан. Она аккуратненько уложена под одеяло из зеленого дерна, похожее на сукно карточного стола. Но мы не играли на нем в карты, даже в снэп. Банти сунула пучок анемонов, ярких, как драгоценности, в камень с дырками. Этот камень напомнил мне другой, который лежит на Бертон-Стоун-лейн, — огромный черный валун, когда-то отмечавший границу города. У него деревенские жители оставляли свои товары, когда в Йорке царила чума. Теперь наша Джиллиан такая же неприкасаемая, как больные чумой. Мы не можем ее коснуться, даже если очень захотим, — для этого надо разодрать дерн и врыться глубоко в холодную кислую почву кладбища. Мы не намерены этого делать, тем более что обе сообразно случаю парадно одеты: я в тафтяном платье в шотландскую клетку, а Патриция в шерстяной юбке из шотландки, набитой внутри жесткой тюлевой нижней юбкой в пастельных тонах цвета сладких «летающих тарелок».[25]Эта юбка сама похожа на летающую тарелку — она висит в воздухе вокруг худых ног Патриции, жесткая до скрипа, и натирает ей коленки. Ноги Патриции засунуты в чулки, пристегнутые к поясу для чулок, а лифчик «Юная мисс» и спрятанные в нем юные груди морщат розовый свитер. Мышиные волосы Патриции стянуты в хвост, завязанный розовой атласной лентой. Женская доля порою тяжела.

Копать тут в любом случае бесполезно, потому что Джиллиан вообще не здесь — она покоится в объятьях Иисуса. Так написано у нее на камне:

Джиллиан Бернис Леннокс

14 января 1948 года — 24 декабря 1959 года

Любимая дочь Джорджа и Банти

Она покоится в объятьях Иисуса

— А про нас ничего не написали, — шепчу я Патриции, когда Банти вытаскивает из сумочки тряпку для пыли и начинает полировать надгробие. Опять уборка.

— Про нас?

— «Любимая сестра».

— Ну так это была бы неправда, — логично отвечает Патриция, и нас обеих тут же начинает грызть совесть за такую крамольную мысль.

Вернись, Джиллиан, мы все простим. Вернись, и мы произведем тебя в Любимые Сестры. Банти вытаскивает кухонные ножницы и принимается подравнивать дерн. Интересно, что она дальше будет делать, — пылесосить? Надгробие у Джиллиан очень простое и неинтересное. Я уже бывала на этом кладбище со своей подругой Кейтлин и ее матерью — мы ходили навещать могилу их дедушки. Мы с Кейтлин играли в прятки меж памятников. Нам обеим особенно нравятся те, на которых есть ангелы — одинокие и печальные или парочками, по одному с каждой стороны, распростершие крылья, словно защитный покров, над невидимым обитателем могилы. Мы с Кейтлин долго изображали ангелов — загробных хранителей, только вместо крыльев у нас были блейзеры.

А обязательно ли сначала умереть, чтобы обрести покой в объятьях Иисуса? Очевидно, нет. Кейтлин, уже познакомившая меня с экзотическим, весьма кровавым интерьером католической церкви Святого Вильфрида, объясняет, что Он хранит в Своих объятьях нас всех, особенно маленьких детей. Особенно страдающих, добавляет она. По-моему, мы с Патрицией в достаточной степени страдаем, так что эта новость меня радует. Далее Кейтлин сообщает, что Он — Агнец и все мы омыты Его кровью (я клянусь, в ее речи отчетливо слышны эти заглавные буквы). Надо сказать, я не слишком горю желанием омываться в крови, но если это спасет меня от вечного пламени преисподней — или даже Преисподней, так как, по-моему, это учреждение заслуживает большой буквы, — тогда я, пожалуй, потерплю.

Миссис Горман, мать Кейтлин, забегает в церковь примерно так же, как Банти заскакивает в дамский туалет на Сент-Сэмпсон-сквер, когда ходит по магазинам. Мы — Кейтлин, ее мать и я — только что провели субботнее утро на Королевской площади, собирая пожертвования по программе «Миля монеток» для Национального общества борьбы с жестокостью к детям. Я помогаю с охотой — накопить заслуг перед лицом Агнца никогда не помешает, ибо Он, несмотря на кротость и доброту, входит (необъяснимым образом) в трио, которое может навсегда отправить человека в Ад.