За исключением, возможно, одного человека, эмигранты были счастливы, и в большинстве своем пребывали в приподнятом состоянии духа. Они приближались теперь к новому дому, оставив позади старый, а также тысячи невзгод – добрая половина переселенцев полжизни провела в борьбе с нуждой и разочарованиями. Открывающееся впереди непаханое поле обещало надежду, сулило успех и процветание. Это было все равно что начать жизнь с чистого листа, где молодежь рассчитывала испытать новые жизненные радости, а старики могли снова помолодеть.

Многие недели миссия на реке Сан-Саба занимала все мысли переселенцев и была общей темой для разговоров. Они снова заселят опустевшие жилища и вернут миссии былую роскошь, возвратят к жизни заброшенные поля и разбогатеют, выращивая на них хлопок.

На горизонте их надежд не наблюдалось ни единого облачка. Утомительное странствие подходило к концу, и путники ликовали. Проезжали ли фургоны с белыми тентами мимо рощ или по залитой солнцем прерии, неизменно слышались только веселые голоса и радостный смех.

Так они шли, не задумываясь о будущем или ожидая от него только приятных событий. Им даже в голову не приходило, что опасность, не видимая ими, таится за утесами наверху. В том месте, где караван находился сейчас, долина расширялась до нескольких миль, и стена утесов тянулась вдоль обоих ее краев насколько хватало взгляда. Над левым берегом, но не над рекой, а на утесах, собралось облако. Но не небесное и не скопление пара. Это была туча, состоящая из людей. Поскольку все эти люди были верхом, их можно было принять за всадников апокалипсиса. Пусть лошадь не имеет отношения к сатанинским козням, но, как ни странно, отродья дьявола издавна водят дружбу с этим благородным животным. Наездников, нависавших над долиной Сан-Сабы, было двадцать. По большей части они сидели на мустангах, местных техасских лошадках, но у двоих или троих имелись скакуны получше, явно выведенные в Штатах.

По наружности то были индейцы, а если среди них и был белый, то кожа его загорела так, что естественного ее цвета было не узнать. В дополнение к загару, лица их были ярко разрисованы красками: меловой белой, угольно-черной и красной, цвета охры. Тел почти не было видно, их скрывали синие или алые одеяла или бизоньи шкуры, наброшенные на плечи, нижние конечности облегали кожаные брюки или леггины, на ногах красовались мокасины. Помимо одежды присутствовали и привычные индейцам украшения. Пятнистые орлиные перья ровными рядами возвышались над черными, как вороново крыло, волосами и на лентах спадали на круп лошадей, а на груди воины гордо носили ожерелья из зубов свиньи-пекари или когтей гризли.

Но на деле это не был настоящий наряд воина. И убранство не говорило об отряде на «тропе войны». Отправляясь в набег, техасский индеец редко облачается в боевой убор. И еще реже поступает так, когда целью его является грабительская вылазка, нацеленная на какое-нибудь приграничное поселение или на караван белых. В таких случаях краснокожий намерен не идти в бой, но по возможности избегать его. Его натуре куда более присуща вороватость, чем воинственность, а красть куда удобнее в простой охотничьей рубахе из оленьей кожи и с голыми руками.

Упомянутых индейцев было слишком мало, чтобы образовать военный отряд. С другой стороны, отсутствие женщин говорило о том, что они не вынашивают мирных намерений. Благодаря оружию их можно было принять за охотников. Однако у них имелись копья и ружья, а у некоторых за поясом торчал нож-боуи и пистолеты, тогда как индейский охотник свято верит в силу беззвучно пускаемой стрелы.

Вооружение и снаряжение этих воинов могло не вызвать подозрения у неопытного путешественника, но обязательно бросилось бы в глаза закаленному обитателю прерий. Любой из них тут же угадал бы в них шайку «степных пиратов», причем одних из самых опасных, что орудуют на просторах Техаса.

Кто бы ни были эти люди и каковы ни были бы их намерения, вели они себя весьма странно. По их виду и жестам можно было понять, что они наблюдают за караваном и следят за каждым его движением, но сами при этом стараются остаться незамеченными. Именно поэтому они держались подальше от края обрыва, чтобы их нельзя было разглядеть снизу, из долины.

Один из них, спешившись, подошел к краю утесов – его явно послали сюда в качестве соглядатая. Расположившись под сенью кедров, растущих по кромке обрыва, он, как на ладони, видел перед собой всю долину, сам оставаясь в тени.

Время от времени он делал несколько шагов по направлению к своим и знаками сообщал им что-то. Потом возвращался на наблюдательный пост.

Действия эти, по виду забавные, скрывали в себе серьезный смысл. Те, кто их производил, и те, ради кого это делалось, вынашивали намерение подкараулить караван, за которым наблюдали.

Фургоны находились далеко, их можно было заметить только по белым крышам, так выделявшимся на фоне зеленого моря травы, по которому они плыли. Эта неторопливая процессия напоминала цепочку гигантских термитов, отправившихся на вылазку. И все-таки можно было также различить силуэты конников общим числом до сорока. Часть ехала перед караваном, другие по бокам и сзади. Неудивительно, что двадцать притаившихся на утесах индейцев не хотели попадаться им на глаза. Напрашивалась мысль, что, имея дело с таким эскортом, разбойники едва ли могли рассчитывать на поживу, но они явно думали иначе. По мере того как караван полз по долине, бандиты двигались поверху параллельно ему с той же скоростью, а их лазутчики не теряли фургоны из виду и время от времени докладывали остальным о каждом их маневре.

Так продолжалось до тех самых пор, пока солнце почти не опустилось за линию горизонта. Тогда разбойники устроили бивак среди густых зарослей кедра, располагавшихся на мысу, вдававшемся в глубь долины.

Внизу фургоны еще продолжали двигаться, но уже не все. Передовые остановились, а остальные, достигнув определенной точки, присоединялись к ним.

Точка эта располагалась перед большим зданием, очертания которого расплывались в подступающих сумерках.

Но «дикари», смотревшие с гряды утесов, видели это здание прежде и не нуждались в деталях – речь шла об одной из покинутых миссий на Сан-Сабе. Именно под ее стены прибывали фургоны.

«Дикари», смотревшие с гряды утесов, видели это здание прежде

Наблюдатели обменивались между собой лишь короткими фразами, притом вполголоса – пространные и громкие разговоры не свойственны характеру индейцев. Но то, что содержали эти фразы и с каким выражением произносились они, предвещало беду колонии полковника Армстронга. Если судить по словам и наружности этих подозрительных типов, старинной миссии на реке еще долго предстояло оставаться в руинах.

Старинное здание бывшей Сан-Сабской миссии, принадлежавшей прежде испанским монахам, а теперь сделавшейся жилищем бывшего миссисипского плантатора, стояло на небольшой возвышенности, над долиной, в нескольких сотнях шагов от правого берега реки.