о духе зла и имеет проистекающее отсюда такое же неверное к нему отношение. Михаил Булгаков попытался в своем романе «Мастер и Маргарита» очистить эту покрытую мифами, вымыслами и легендами потустороннюю личность от всех примесей человеческих предрассудков. Это, конечно, не означает, что Михаил Булгаков сумел изобразить чистого дьявола, но, что он поставил это своей основной задачей, это действительно так. И это в принципе не так особенно важно, что Воланд может не соответствовать реально существующему дьяволу, а важно здесь то, что автор сумел верно указать в своем романе видимую границу между человеком и дьяволом, между Афранием и Воландом. Автор сумел правильно раскрыть в своем произведении утверждение, что дьявол – это не человек, так как это положение можно понимать совершенно по-разному. В этом главная неоценимая заслуга Михаила Булгакова и его закатного романа, в котором автор ставит перед нами вопрос: где заканчивается Афраний и где начинается Воланд?

Вместо заключения. Последняя глава: еще раз об одном из ключевых замыслов романа

Когда мы видим в Афрании человека, мы оцениваем его одним образом, а когда – дьявола – другим. Как человек вчера он был хорошим, сегодня – плохим, завтра он будет приятным, а через неделю – чудовищем. Как дух же и вчера он был дьяволом, и сегодня он дьявол, и завтра он дьявол, и через неделю он тоже дьявол. Дух либо добр, либо зол – либо ангел, либо демон, и по-другому никак

Тот основной замысел, который здесь был раскрыт, имеет огромное значение как для понимания романа Михаила Булгакова в целом, так и для нашей реальной жизни. Его истинность подтверждается тем, что эта идея автора может быть обнаружена в любом черновом варианте романа. Если Мастер и Маргарита были в книге не с самого начала, то Афраний и Воланд были в ней всегда, просто иногда под другими именами. Когда читатель приходит к предположению, что Афраний – это Воланд, для него первый перестает быть человеком, потому что становится духом, так как Воланд – это дух. И важно здесь не столько сам вопрос, Воланд ли Афраний или нет, сколько то, что при допущении самой мысли, что Афраний – это дьявол, мы сталкиваемся с очень необычной ситуацией, с кульминационным и самым важным для нас моментом. В тот самый момент, когда мы признаем Афрания духом, мы видим своими собственными глазами, что при таком переходе с человека на дьявола в Афрании меняется не только одно просто имя (с человека на дьявола), но и вся его природа и даже сама личность. В этом переходе мы видим человека и дьявола в самом их существе, видим их четкую границу. Правда, объяснить, в чем заключается это граница, как устно, так и письменно кому-либо очень и очень сложно, поскольку мы тут сталкиваемся с неподдающимися никакому определению вещами. Но несомненно то, что при переходе с человеческого мира на ангельский Афраний утрачивает начисто вместе со своею человечностью и самую любовь, которая и дает начало этой же человечности, во всех ее смыслах и видах, в результате чего от него остается один дух или дьявол. Причем в этом переходе прекрасно видно, что сами по себе как внешние, так и внутренние свойства действительно меняются с человеческих на духовные, но играют тут отнюдь не первичную и отнюдь не самую важную роль. Можно представить, что в наших руках имеется необычный пультик, с помощью которого мы можем переключать в романе о Пилате задумку Михаила Булгакова. В нашей власти сделать так, чтобы в одном случае Афраний был обыкновенным человеком, а в другом – дьяволом. И что же мы получаем? Когда загорается красная лампочка при нажатии кнопки на пультике, Афраний становится в глазах автора демоном. Когда же загорается зеленая лампочка благодаря тому же нажатию, Афраний становится уже человеком. В результате этого мы получаем уже не один, а два романа о Пилате – совершенно два разных произведения с одинаковым заглавием, с одинаковыми буквами и текстом, а самое главное – с одним и тем же автором. Все в обеих книгах одинаково и тождественно, но при этом они не становятся одной книгой, сливаясь в одно произведение, как не может сам сатана слиться с человеком. Это именно два романа, а не один.

Роман «Мастер и Маргарита» писался около десяти лет и имеет несколько редакций, несколько черновых вариантов, но при этом данные редакции, сколько бы они ни отличались друг от друга: текстом, буквами, стилем, сюжетом, сценами и героями, являются одним и тем же романом, одной и той же книгою! Было время, когда Воланд был несколько другой, было время, когда у Воланда не было никакой свиты и когда тот появлялся под другими именами, было время, когда не было Мастера с Маргаритою, и чего только не менялось в романе в ходе правок автора, но роман оставался при этом тем же самым романом. А в случае с Афранием уже другая ситуация: как только загорается красная лампочка, мы уже имеем в руках совсем другой роман с другим замыслом. Но чем же так принципиально отличается смертный Афраний от бессмертного Афрания? Почему смена одного персонажа другим влечет за собою вообще смену одного романа другим? Ответ таков: когда мы переключаем в Афрании одну личность на другую, то в результате этого мы получаем двух персонажей с одним именем – тезок. Кроме сферы деятельности, внешности и имени, между ними ничего общего нет. Тут не только не количественная, но даже не качественная разница. Тут скорее разница иноприродная. Если говорить проще – перед нами два разных существа. Но это мы и так знаем. Всякий знает, что дьявол – это не человек и что человек – это не дьявол. Так вот спрашивается: а какова человеческая основа смертного Афрания? Когда тот перестает быть человеком? Где грань между смертным Афранием и бессмертным Афранием? Что так непреодолимо мешает нам в сознании представить обоих героев одним персонажем? И мы благодаря анализу взаимоотношений бесов свиты Воланда узнали, что это грань – любовь. Что бы мы ни отсекали человеческого в Афрании, тот никогда не станет духом, пока мы не отсечем любовь. Любовь и только любовь отличает одного Афрания от другого. Видно же, причем очень сильно и резко, что при добавлении человеческих атрибутов и свойств к Воланду, тот не только не становится более человечен, более близок к нам, а еще более обнаруживает свое природное отличие от нас,