а по причине личного общения между собою. Даже если это были далеко не друзья и не приятели, а, напротив, враждебно настроенные соперники или недруги, в любом из возможных случаев в каждом тут солдате играл именно человек, а не солдат, что, например, нельзя сказать уже о Воланде. Из того, что князь тьмы играл перед балом со своим котом в шахматы, тут нельзя уже сказать, что в каждом из них играл человек (прежде всего потому, что они бесы). Бегемот играл именно с тем Воландом, каким тот был всегда, и, наоборот, Воланд играл именно с тем самым Бегемотом, какого он знал, сколько был с ним вместе. Нельзя сказать совершенно, что тут Воланд в смысле личной связи с Бегемотом был более настоящим, чем он был собою на Патриарших прудах, где он притворялся случайно проходившим иностранцем. Друг для друга Воланд, Азазелло, Бегемот и Коровьев не бывают менее или более настоящими. Все четверо всегда друг для друга предельно одинаковы. Никакой, даже едва уловимой, фальши.

Афрания и его команду, таким образом, объединяет служба, профессиональный интерес, дело, которому они себя отдали и посвятили. А Воланда, Азазелло, Бегемота и Коровьева объединяет уже нечто другое – некая одна воля или сила, но точный характер и природу их взаимоотношений и единства определить нельзя и просто невозможно, так как для этого нужно знать, что значит быть дьяволом. Грань происхождения – человечности и бесплотности (нечеловечности) – между Афранием и Воландом – это именно любовь, человечность, склонность ко греху, способность соблазниться и возможность искуситься. Если последнее приписывать Воланду, то от дьявола в нем, кроме имени, ничего не остается, и он становится для нас ровно таким же, какими мы являемся по своему происхождению. А отличие от нас в нем будет только одно: духовно-нравственное состояние и личный характер или темперамент со всеми знаниями, способностями и возможностями. Весь роман «Мастер и Маргарита» в таком случае представляет собою некий незапланированный фильм, который никто при этом не снимает: Воланд, Азазелло, Коровьев и Бегемот – это люди, четыре человека, которые играют как блестящие артисты четырех демонов и бесов, а для нас, читателей, эта блестящая игра становится реальностью. Повторимся еще раз: если Воланду, Коровьеву, Азазелло и Бегемоту (и Абадонне) приписать любовь и человечность, а также греховность и склонность к соблазну, то они на наших глазах становятся точно такими же, каким является Афраний со всеми агентами его тайной службы, существующей при Понтии Пилате. Разница между Афранием и Воландом тут будет проявляться только в их характерах и образе жизни, поскольку одинаковых людей в природе не бывает. Михаил Булгаков тут дает читателю даже подсказку в виде любимого шута Воланда – кота Бегемота. Этот демон чаще существует в виде говорящего кота, нежели в виде небольшого толстяка, и именно как кот он больше всего запомнился читательскому миру и воспринимается им. Так вот разницы, кроме видимой, то есть телесной, между толстяком Бегемотом и тем же Бегемотом-котом вообще никакой не видно, ее просто нет, ее невозможно найти. Если кот Бегемот и толстяк Бегемот не представляли бы собою телесных воплощений одного демона, а были бы настоящими, реальными людьми, то первый Бегемот был бы не менее человечен, чем второй, и в толстяке было бы не больше человеческого, чем в говорящем разумном коте, хотя вроде кажется, что нужно выглядеть как человек, чтобы быть человеком, а, оказывается, это играет не решающую и очень маленькую роль. Аналогичную ситуацию мы видим в случае с Николаем Ивановичем, который под действием волшебного крема превратился в говорящего борова. Оттого, что этот персонаж стал на время толстым боровом, Николай Иванович не стал менее человечным, чем он был до самого превращения в дикого зверя, и в облике борова он был столько же человеком, сколько им была домработница Маргариты Наташа. Заметим при этом еще, что кот Бегемот и боров Николай Иванович отнюдь не тождественны друг другу: если первый – явно демон, то второй – это уже человек. Разве можно сказать, что этот говорящий кот и этот говорящий боров отличаются друг от друга только одним воплощением и больше ничем? Если же это не так, если кот Бегемот отличается от разумного борова не только одним своим внешним видом, то почему вдруг это не переносится и на Воланда? Разве не ясно, что, став человеком, приняв телесный вид, тот человеком при этом не стал, а так и остался дьяволом?

К счастью, наш древний мир со всеми его верованиями, религиями и мифологиями переполнен разными богами и богинями. Особенно хорошо нашли свое отражение в современном кинематографе греческая, египетская и скандинавская мифологии, чем упрощается восприятие древних языческих богов. Все без исключения боги забытого прошлого, как бы они далеко ни отстояли от людей, не менее человечны, чем любой живущий или живший на земле человек. И все без исключения боги прошлого не менее греховны, страстны и сластолюбивы, чем все люди, что существуют и существовали на нашей планете. Громовержец и глава Олимпа Зевс, например, – это, без сомнения, такой же человек, как и мы. Богом же его люди называли потому, что он по своему происхождению обладал теми возможностями и способностями, которыми все люди были обделены по своей природе. Чтобы стать богом, то есть таким, как Зевс, человеку достаточно всего лишь обрести эти свойства и неотъемлемо ими обладать. Но нас интересует не столько Зевс, сколько его родной брат Аид – злой бог и злое начало в древнегреческой мифологии. Что же о нем можно сказать – он человек или все-таки дьявол? Он Афраний или Воланд? Сатана или один из нас?

По справедливому замечанию Михаила Орлова, всех как добрых, так и злых богов, и божеств древности христианство объявило бесами и демонами: «Каждый раз, когда народ меняет свою прародительскую религию на новую, наблюдается одно и то же неизменное явление: боги старой веры превращаются в демонов новой веры, и вместе с тем вся богослужебная обрядность старой веры становится чародейством и колдовством перед лицом новой веры. Так вышло с первобытной арийской религией, изложенной в «Ведах». Древние индийские божества девы превратились в злых демонов (дэвов) «Зенд-Авесты». Боги древней Греции и Рима в глазах отцов христианской церкви превратились в демонов и злых духов. Таким-то путем и наша Европа, к своему великому бедствию, унаследовала от древнего первобытного язычества с бесконечной грудой всяких суеверий и верование в нечистую силу. Новая вера, т. е. христианство, всеми мерами боролась с этими суевериями. Сущность этого