– Отлично! – повторила я.

– Ты радуешься возможному примирению супругов или у тебя на уме что-то другое? – проницательно спросил муж.

– Как хорошо ты меня знаешь, дорогой! – восхитилась я. – Ничего тебе объяснять не нужно! Гляди, а дверца-то автомобильная осталась открытой! А?

– Оставайся тут на шухере, посигналишь, если скандалисты будут возвращаться, а я подберусь к их машине с другой стороны, – скороговоркой сказал супруг.

Он поправил шапочку на голове и побежал к паркингу, приседая и пригибаясь, как боец под обстрелом.

Вереницу машин Колян обошел с тыла, и я не видела, как муж внедрился в чужой автомобиль. Во всяком случае, заметных шумов при этом он не производил.

Алиска с Васюлей, переругиваясь, ушли в темноту, но отголоски их скандала еще доносились до моих ушей.

Скучать в одиночестве пришлось недолго. Меньше чем через минуту Колян выскочил из-за заднего бампера крайней в ряду машины и на полусогнутых побежал ко мне. В руках у него болталась довольно большая проволочная клетка, сквозь прутья которой виден был светлый меховой ком.

– Точилка! – обрадовалась я.

– Я не стал открывать клетку в машине, там тесно, развернуться негде, да и неохота было задерживаться на чужой территории сверх необходимости, – объяснил Колян.

Он поискал защелку, нашел и отодвинул ее. Кролик совершенно равнодушно поглядел на открывшуюся перед ним дверцу и даже не тронулся с места.

– Не узнаю тебя, Точилка! – попеняла я зверьку. – То скачешь, как молодой тигр, то лежишь, как старый меховой воротник!

Я подхватила кролика под передние лапы и вытащила его из клетки. Зверек ожил, начал ворочаться и брыкаться. В пустой клетке что-то блеснуло.

– Кажется, эти негодяи бессовестно спаивали нашего кролика! – возмутился Колян, подхватив с пола звериной тюрьмы плоский четырехгранный флакон.

Понюхав его, он скривился:

– Фу! Одеколонищем каким-то дешевым несет – одуреть можно! То-то Точилка, бедняга, такой очумевший!

Колян широко размахнулся и забросил вонючий флакон подальше. В тот же миг очумевший кролик резко дернулся, выпал из моих рук на снег и помчался прочь от нас большими прыжками.

– Точилка! Вернись! – вскричала я, забыв о необходимости соблюдать конспирацию.

– Вернись, я все прощу! – поддержал меня Колян.

Чокнутый кролик обещанием амнистии не прельстился и не вернулся, поэтому мы припустили за ним вдогонку.

– Пиу-у-уу! Ба-бах! – старательно пищала и бухала Ирка, изображая салют.

При этом ввысь по параболе уходили комья снега, имитирующие ракеты фейерверка. Масяня, чрезвычайно довольный веселой игрой, которую придумала тетя Ира, бегал вокруг «ракетной установки», пытаясь отыскать следы упавших снежков.

– А это что? – в паузе между залпами услышала Ирка заинтересованный детский голос.

– Не трогай! – на всякий случай сказала она и пошла посмотреть, что там нашел ребенок.

Присев на корточки, Мася с большим вниманием рассматривал извлеченный из сугроба предмет.

– Он с неба упал! – важно сообщил малыш, не выпуская свою находку из рук. – Пиу-у-у! Бу-бух!

– Метеорит, что ли? – удивилась Ирка.

– Это пузыречек! – авторитетно сказал Масяня. – Очень хороший пузыречек. Стеклянный!

– Стеклянный, оловянный, деревянный, – машинально отозвалась Ирка. И встрепенулась, вспомнив о своих воспитательных функциях. – И вовсе этот пузырек не хороший, его кто-то выкинул, это мусор! Брось его! Это нехорошая вещь!

– Хорошая! – насупился ребенок, заводя руки со своей добычей за спину и начиная пятиться.

– Брось! – Ирка притопнула ногой.

– Не брошу!

– Брось! – Она шагнула к малышу и решительно потянулась отнять «нехорошую вещь».

Это была двойная ошибка – педагогическая и стратегическая.

– Нет, это мое-о-о! – обиженный Масяня отчаянно взвыл и бросился наутек.

У неформального конкурса ледово-снежной скульптуры и жюри было неформальное. В его состав вошли художник-сюрреалист Виталий Вихреватый, некогда знаменитая балерина Елизавета Тягун, скульптор-инсталлятор Константин Аюшкин и восходящая звезда российской эстрады – солист группы «Епархия», автор и изобретатель музыкального стиля «православный хард-метал» Эдя Кунак. Все деятели искусства прибыли на курорт со своими компаниями, каковые из солидарности ходили по пятам за жюри, образуя большую шумную свиту.

– М-да, интересно! Очень, очень интересно! – приговаривал, прогуливаясь вдоль ряда конкурсных работ, признанный мастер инсталляций Аюшкин.

Благосклонно осматривая кривобоких снеговиков и горбатых, длинноруких, похожих на гоблинов Снегурочек, он одобрительно кивал и без разбору похлопывал по плечам самодеятельных скульпторов и наиболее крупные экспонаты импровизированного музея. Эдя Кунак, которого сопричастность к православной культуре превращала из обезьяны в человека верно, но медленно, пугающе скалился и с трудом удерживался, чтобы не отвесить пинка особенно рослому Деду Морозу, который казался ему до отвращения похожим на продюсера группы «Епархия» Юрия Юбкина. Сам Юбкин, не ангажированный в жюри, с независимым видом трусил в толпе сопровождающих лиц, громогласно рассуждая о великой целительной силе настоящего, классического, искусства, не замутненного новомодными течениями. Отставная балерина Тягун, страдающая от классического, незамутненного недуга под названием «бодун», слабо кивала и высоко подбирала полы искусственной горностаевой шубы, на которую норовил наступить сюрреалист Вихреватый, вьющийся обочь примы мелким бесом.

От крупных скульптур перешли к средним. Там председатель жюри Константин Аюшкин отечески потрепал по ледяным головам выводок некрупных гномов, а резвящийся Эдя Кунак хохмы ради оседлал карликового ледяного слона.

– Эдичка, не сиди на холодном, вдохновение отморозишь! – сложив руки рупором, крикнул ему ехидный Юбкин. – Погубишь артистическую карьеру на корню!

– Со святыми упокой! – зверовидно, в тяжелом металлическом стиле, заухала «епархиальная» подпевка.

Покрасневший Кунак скатился со слоновьей спины и притворился, будто его очень занимают разглагольствования Аюшкина.

– Мелкая пластика – это совсем не то же самое, что крупная! – авторитетно вещал тот, рассматривая ночной горшок, вполне натуралистично и добротно вылепленный из снега, расписанный светящимися голубенькими и розовенькими цветочками и покрытый ледяной глазурью.

Экспонат вызывал у публики живой интерес, в основном практической направленности. Удобства, которыми желали бы воспользоваться многие, находились в здании отеля, при номерах, и более или менее культурной уличной альтернативы им не имелось. Кое-кто с завистью посматривал на ледяную скульптуру Писающего Сноубордиста.