А какой толк был себе лгать? Всеми мыслями, всеми чувствамиее владел другой, и когда вдруг увидела его сегодня накануне небольшого(кувертов [22] всего лишь на полсотни) ужина, у нее только что ноги неподкосились. Еле высидела застолье, сердце так и выскакивало, когда поглядывалана испанского посла, сидевшего между великой княжной Елизаветой и фельдмаршаломВасилием Васильевичем Долгоруким. Герцог де Лириа всячески старался заниматьразговором свою соседку, однако Елизавета была нынче что-то грустна, даже яркаярыжина ее кудрей, которые она старалась не портить ни париком, ни пудрою,чудилось, приугасла, а синие глаза она держала потупленными. Почти не ела, пиламаленькими глоточками и часто прикладывала к губам салфетку, бледнея, словноеда и питье вставали вдруг поперек горла. Даша вспомнила гулявший по дворцовымзакоулкам слушок, будто шалая царевна беременна от своего нового любовникаАлексея Шубина, кавалергарда Семеновского полка и ослепительного красавца,служившего при Елизавете ординарцем. Слухи эти якобы дошли до юного государя,который был случившимся чрезвычайно недоволен и, подстрекаемый своим фаворитом,ненавидевшим Елизавету так же пылко, как некогда был влюблен в нее, чуть ли невсерьез начал помышлять о ее заточении в монастырь.

Несчастная любовь цесаревны — это была самая подходящая темаувлечь ум и чувства юной девушки, однако Даша была слишком занята собой, чтобыдумать о других, тем паче — жалеть их. Ведь она знала: испанский герцог накуртаге появился не один, а в сопровождении своего непременного спутника,посольского секретаря Хуана Каскоса и нового переводчика, Хорхе Сан-ПедроМонтойя. Их, как персон не самого высшего ранга, разумеется, не пригласили кстолу, за которым сидел император, заставили ожидать в общей бальной зале,однако новое лицо, появившееся при дворе, не осталось незамеченным. Несколько дам,в окружении которых сидела Даша, уже обменялись впечатлениями о замечательнойкрасоте этого переводчика и его черных глазах. Особенно усердствовала в своемвосхищении Наталья Федоровна Лопухина, жена государева камердинера, и Даша,изредка вскидывая на нее взор, снова и снова думала, что эта дама, котораясчитается первой красавицей при дворе, на самом деле вовсе не так уж красива. Кпримеру, ее голубые глаза слишком светлые, иногда кажутся чуть ли не белыми, иесть в этом взоре, что-то хищное, даже пугающее. Будто у совы, которая вылетелана ночную охоту! А щеки ее слишком пухлы, даже несколько обвисают по обестороны подбородка, что делает ее похожей на брыластую собачку — оченьхорошенькую, но все же собачку. К тому же общеизвестно: Наталья Федоровна —признанная любовница Карла-Густава Левенвольде, поэтому более чем странно, чтоее так взволновал какой-то другой мужчина!

Даша и сама знала, что за глаза у Алекса, понимала, какоевоздействие они должны производить на женщин: недаром сама когда-то называла ихпогибельными, и все же мучительно было сознавать, что он еще на кого-то можетсмотреть так же, как смотрел когда-то на нее. Сначала, когда думал, что она —мальчишка, в этих глазах был только некий дружественный свет, но после того,как Даша рассказала ему свою историю, что-то между ними неуловимо изменилось.Алекс держался с особенной почтительностью, как и положено кавалеру держаться сдамою, пусть даже облаченной в какие-то мальчишеские отрепья, благодарнопринимал ее заботу о нем; при этом он много молчал, зато почти не сводил с нееглаз. Даше чудилось, будто жаркие, светлые нити обвиваются вокруг нее, отнимаядыхание, заставляя сердце сжиматься, почти убивая, но это ощущение предсмертиябыло настолько блаженным, настолько счастливым, что ничего так не хотелось, какдлить его до бесконечности.

Неужели же и другие женщины испытали это чувство, заглянув вего невероятные глаза?!

Слушая распутный бабий лепет, Даша сидела, будто аршинпроглотив, и почти ничего не ела, несмотря на то, что Екатерина Долгорукаявтихомолку хихикала, поглядывая на нее понимающе и многозначительно. Княжнаотлично видела, что ее новую родственницу точит тихая злоба ко всем этим дамам,которые настолько обесстыжились от придворной жизни, что не стесняютсяобсуждать сложение молодого человека, будто стати породистого коня. КогдаЛопухина, напряженно расширив свои тщательно подкрашенные глаза, пустилась врассуждения о черных шелковых панталонах, может быть, самую чуточку тесноватых,но зато столь выигрышно облегающих ноги очаровательного испанского кавалера,Даша мысленно взмолилась, чтобы Наталья Федоровна поперхнулась, подавилась,опрокинула на себя тарелку или облилась красным вином, которое, конечно,оставило бы на ее розовом, щедро украшенном серебряным кружевом платьенесмываемый уродливый след. Она мечтала лишь об одном — чтобы поскореекончилось застолье, чтобы можно было выйти в бальную залу и увидеть...

Дальше мечтаний — взглянуть на Алекса, встретиться с нимглазами — Даша не шла. Но так рвалась к этой минуте, что едва не закричала отразочарования, когда, встав из-за стола и бросив на скатерть салфетку в знактого, что могут подняться и остальные, император приблизился к ней и осторожнопридержал за кайму рукава, коснувшись словно невзначай обнаженной кожипохолодевшими от волнения пальцами:

— Что же вы скажете, Дашенька? Что же вы решили?

Даша вскинула глаза — в замешательстве, с мольбой, снеприязнью смотрела на Петра Алексеевича. У него было враз тонкое и грубое, смышленое,одухотворенное — и в то же время туповато-хитрое лицо. Эти несоединимыевыражения находились в таком же противоречии, как темный цвет его глаз и белый,очень сильно напудренный парик, придававший императору вид не толькопреждевременно повзрослевшего, но и преждевременно постаревшего человека.

Краешком глаза Даша заметила, что обеденная зала пустеет.Последними вышли Долгорукие, которые долго топтались у двери, так и этакпытаясь обратить на себя внимание императора, однако тот повернулся к ним спинойстоль выразительно, что не понять его настроения мог только полный дурак. Дашаперехватила недобрый взгляд Екатерины и мельком подумала, что теперь ей ещетруднее придется уживаться с новой родней.

А может быть, если она, сейчас умудрится разгневать государя,и уживаться больше не придется? Выгонит император ее из Москвы, вышлет в родноеимение, как недавно выслал своего строптивого родственника и президентакамер-коллегии Александра Львовича Нарышкина, как еще прежде выслал знаменитогоАбрама Ганнибала, Аграфену Волконскую и разных иных-прочих. Вот хорошо-то былобы! Уехать домой...

Ой, нет! Уехать — и лишиться всякой надежды на встречу сАлексом?!

Но что же делать? Ведь сейчас, кажется...

Холодные пальцы Петра переползли с кружева на Дашинозапястье, стиснули его так, что девушка невольно поморщилась. Оглянуласьзатравленно, ища, куда бы спастись, и с ужасом обнаружила, что в обеденной залеони остались одни, нет даже лакеев, которым следовало бы убирать со стола.