class="p1">Влетел Васька, подслушивавший с кухни:

— Это он! Точно. Характерный скрипучий. И перепады те же. То вежливый, то вдруг будто с подначкой, с подозрением… Ну скажи: зачем бойцу столь мирного фронта, как реставрация и переплёт, быть загадочным и нервным?

— …и вранливым, заметь. Нота бене: он отказался признать очевидное. Слушай, Вась, а давай покрутимся около его дома? Так, погуляем наобум. Голос подсказывает — нечисто дело. У него, родимого, папенькина драгоценность, у него!

— Я тоже так думаю. Ну почему батянька не вложил в адресную книжечку фотографии!

— Зачем?

— Ну, чтоб узнать, если вдруг, этого хмыря на улице…

— Вась, а Вась, ты помнишь, где я работаю?

— Ой, правда, ты же по голосам лица угадываешь! Солнышко ты наше! — возопил Васька.

— Ну вот, будет хоть раз в жизни польза от моей многовековой журналистики! — обрадовалась я.

Васька тоже заулыбался, зашевелился. Появилась, появилась надежда. Погибнет загадка, и мы освободимся ради рутины, а трагедии пойдут себе прочь, и пусть. Хватит.

И мы поехали на «Кропоткинскую» — гулять наобум вокруг переплётчикова дома. Подбадривая Ваську, я рассказывала ему биографию мастера, привычки, семейное положение, описывала внешность — и особенно цвет бровей: коронный номер. Обычно мой аттракцион не лучшим образом действует на потребителя, вызывая сомнения, дискомфорт и прямую агрессию, но Васька сегодня был исключительно благодарный слушатель и ни разу не издал типичное для этих случаев «Ну-у-у-у!..».

Глава 47

Пыль столбом, дым коромыслом, — не то от таски, не то от пляски! Расходился да размайорился, что и не приступишься. Голос соловьиный, да рыло свиное. Лес по дереву не плачет

Кутузов начал волноваться. По городу шли свободно, без пробок, будто им персонально дали зелёную дорогу. Кутузов часто поглядывал по сторонам и, как назло, всё упирался в раскрашенную кошками машину. Наконец не выдержал:

— Ань, ну что этот зверинец вокруг нас вертится?

— А… ну, это, наверное, сопровождение.

— Очень своевременная шутка, — фыркнул он.

— Никаких шуток. В этой машине мои конюхи с библиографом.

— Что?!

— Да, милый друг. Беседовать с твоим шантажистом будем дружно, всем коллективом заинтересованных сторон.

— Ну и ну. Почему же ты мне не сказала?

— Ты хотел заработать свои три тысячи. И ты всё сделал сам. Молодец. А они — малюсенькая подстраховка. Мы не хотели тебе помешать ни в чём. Библиографу, кстати, с самого начала показалось, что в коллекции чего-то не хватает. Он даже сказал — «кого-то». Он очень хочет спасти твою царь-книгу.

— Интересно, как это ему показалось?

— Очень просто. Когда он складывал свою… твою пирамиду, он пережил озарение. Так и сказал мне наутро. И добавил про нехватку мраморной плиты. Понятия не имею, какие озарения бывают у строителей пирамид, никогда не строила, но факт остаётся фактом!

Аня повернула к центру. Кошачье сопровождение послушно пристроилось в пяти метрах позади.

— И что, сейчас он добровольно…

— Абсолютно добровольно! Сказал, что, спасая книгу, мы спасаем человечество.

— Оно, конечно, так, но всё-таки это моё дело.

— Тварь ты неблагодарная, — ласково заметила ему Аня. — Оно уже не только твоё дело. Люди уж извелись, глядя на твои страдания. Можно подумать, у них своих дел нет. У конюха Ивана дочка позавчера родилась. У конюха Петра мать сегодня юбилей празднует, а они мчатся за нами, потому что библиограф им всё рассказал.

— Ань, а как мы убедим их молчать? Ведь книгу-то я действительно купил на птичьем рынке. А она оказалась краденая из музея, и мой стервец информацию выставил вместе со счётом за услуги. Ты же всё понимаешь, детка. Мы в ловушке.

— Давай сначала выручим её, а потом сами решим, как жить, ладно? — ещё ласковее предложила она. — Всех сластей не переешь, всего добра не переносишь.

— Ишь ты… — успокоился Кутузов, так и не привыкший к режиму работы мозга индиго.

Притормозили у «Кропоткинской». Заперев машину, Аня повернулась к Храму Христа Спасителя и медленно, с чувством перекрестилась. Кутузов покачал головой. К этому он тоже не смог привыкнуть, а единственное воспоминание, когда он сам осенил себя крестным знамением, в телестудии, до сих пор обжигало руку.

«Кошкин дом» тоже притормозил. Вышли конюхи с библиографом, и Кутузову с трудом удалось не расхохотаться. Иван и Пётр были гренадерского роста, с пудовыми кулаками, шикарные дядьки, в одинаковых джинсовых костюмах. Старичок библиограф — одуванчик на верёвочных ножках. Седенькие волосики колыхались, будто прощались. Взор учёного горел, однако, нешуточной решимостью. И он тоже был в джинсовом костюме.

— Униформа? — повернулся к Ане Кутузов и обомлел. В руках она действительно держала том из энциклопедии Брокгауза. — Зачем это?

— Я же с ним договорилась на три часа. Зайти-де на минутку. Ты разве забыл, что я его озадачила?

— Но это же так просто, для проверки! Анечка, не ходи к нему!

— Не волнуйся, у нас всё расчерчено. Пошли, ребята! — крикнула она сопровождению. — А ты с библиографом — чуть поодаль, по нашим стопам. У тебя назначено около трёх. Около может быть с двух сторон.

Кутузова, конечно, пекло нетерпение. Слишком громадна утрата. И сколько сделано для этого визита. Но позволить хрупкой девочке пойти даже на минимальный риск ради… И тут он задумался: ради чего?

Как пелена упала. Впервые в жизни Кутузова облило жаром нестерпимого стыда. За возню, суету, лихорадку… По цельнолитой конструкции его природы пробежала малюсенькая трещинка, будто робкая первая молния грозы; в эгоистическом панцире треснуло, подвинулось, — пробил озноб, на глаза наплыла горячая вода. Кутузов приостановился, продышался.

Тем временем Аня с гренадерами уже двинулась к подъезду. Шустрый библиограф подскочил к остолбеневшему библиоману и, крепко подхватив его за локоть, подправил — вперёд.

Мы с Васькой шли по Кропоткинской, поглядывая на таблички с номерами. Нашли, осмотрелись, и — Васька увидел эту парочку: старичок одуванчик под локоть препровождает Кутузова со смазанным лицом, — вид перекроено-окуренный, как из параллельного мира выпал.

— Это папа… — толкнул меня Васька. — Я читал, что пугать лунатиков нельзя.

Я всмотрелась, экстерном изучая персонаж, перевернувший мою жизнь. Увидела: он переможется. Минутное раздумье на челе, будто переворачивается какая-то важная страница. Перевернулась. Аминь.

Кутузов аккуратно выпростал свой локоть и шагнул к парадному. Ваську не заметил.

— Что будем делать? — прошептала я.

Васька в недоумении глянул в сторону Храма Христа Спасителя, перекрестился, успокоился и направился к подъезду. Но ему идти было в десять раз дальше: Кутузов уже вошёл. Старичок одуванчик остался на улице. Прошла минута.

И тогда раздался крик. От асфальта, шурша, поднялись в облака голуби.

Мы с Васькой рванули, пулей долетели до подъезда, но старичок одуванчик преградил нам путь. Крик в подъезде повторился.

— Туда нельзя, — строго сказал старичок.

— Там мой отец! — воскликнул Васька.

— А где ты раньше был? — резонно заметил одуванчик. — Ладно, стой рядом. Сейчас узнаю.

Одуванчик выхватил из джинсов мобильничек и быстро спросил у кого-то:

— Сына пускать? — и послушал комментарии. — Не велено. Ждите тут.

— Да что это такое! — Васька не согласился с вердиктом. — Пожалуйста, отойдите в сторонку, я должен туда войти. Не могу же я вас толкать!

— Не можете, молодой человек, никак нет. Через пять минут всё будет кончено. И вы пойдёте куда захотите.

— Кончено?

Я стояла поблизости, рассматривая достопримечательности архитектуры. Надо сказать, ни одна моя нервная клетка не дёрнулась, пока Васька со старичком препирались, а из подъезда вылетали нечеловеческие вопли. Наоборот, я успокоилась. Бушевание страстей меня мобилизует. А тут и ясность приближается. Устаканится, и все получат своё. Реставратор — неудачник. Непобедитель, он часто врал и боялся. Обертоны скрежещут, а голосок слабый, отчего ныряет вниз-вверх, — он не может выиграть.

Васька заметил мою уверенность в торжестве справедливости, обиделся, но сразу простил. Наверное, ему хотелось догнать сюжет до яркой расправы со злодеями, но кульминация выстрелила, и нам вот-вот вынесут из подъезда всю сценографию.

Проскрипели долгие секунды. Из подъезда бодро вышли: Иван с опечаленным бандитом, Пётр с обалделым бандитом, Аня с почерневшим реставратором, Кутузов с рюкзаком.

Братки, неприметно и крепко скрученные, тихо матерились и беспомощно болтались в железных