Я смотрю на него с недоумением. Он поясняет:

— Буря великолепна, она восхищает и устрашает. Богоподобная, она мечет могучие молнии и, сметая всё на своём пути, проносится дальше. А вот море, в отличие от самого буйного шторма, глубоко, вечно и неизменно. Шторм разражается громами и молниями, а океан поглощает и то, и другое, не претерпевая изменения. Ты понял меня, друг мой? Ты — шторм. Я — море.

Он снова улыбается.

Мои зубы стиснуты так плотно, что я не мог бы ответить, даже будь у меня такое желание. Но желание у меня сейчас лишь одно: убраться с этих переговоров, пока я не опозорил себя, пролив кровь хозяина.

— И всё же, — продолжает раджа, хотя уже менее дружелюбно, — по обиде, написанной на твоём лице, по тому гневу, который тебе едва удаётся сдерживать, я вижу: быть истинным царём для тебя очень важно, и слова мои глубоко тебя задели, хотя, положа руку на сердце, ты должен признать, что они жалят лишь своей справедливостью. Между тем, — Пор мягко улыбается, — у тебя нет оснований для огорчения, ибо ты ещё очень молод. Кто может стать настоящим царём в тридцать или даже в сорок лет? Я потому и предложил тебе стать моим учеником, что мои годы позволяют мне стать твоим отцом, ментором и наставником.

Кратер встречается со мной взглядом и, поняв всё без слов, выступает вперёд.

— Со всем должным почтением, господин, — говорит он, обращаясь к индийскому царю, — должен уведомить тебя о том, что переговоры закончены.

Все македонцы встают. Подзывают наши лодки.

С лица Пора исчезает улыбка. Глаза его наливаются кровью и мрачнеют, на щеках выступают желваки.

— Я предлагал тебе руку своей дочери и честь стать наследником моего царства, но ты ответил на это лишь гневным и угрюмым молчанием, — заявляет он. — Поэтому я делаю тебе другое предложение. Вернись в завоёванные тобой земли и постарайся сделать своих подданных свободными и счастливыми людьми. Пусть каждый из них станет хозяином своего дома и вольным владыкой своего сердца, а не жалким рабом, каким он является сейчас. Сделай это, и, если ты вернёшься ко мне, тогда я сам стану учиться у твоих ног. Ты научишь меня, как быть царём. А до тех пор...

Я повернулся к нему спиной. Все мои спутники перешли на нашу ладью, и лодочник отталкивает её от индийской баржи.

Пор высится над поручнем, величественный, как крепостная башня.

— По какому праву дерзаешь ты вторгаться с оружием в мои владения? Почему угрожаешь насилием тому, кто никогда не причинял тебе вреда и даже имя твоё всегда произносил не иначе, как с похвалой? Ты поставил себя выше закона! Неужто у тебя нет страха перед небесами?

Меня обуревает желание ударить его, но не стану же я перепрыгивать для этого с борта на борт, словно пират.

— Я сказал, что ты не царь, Александр, и повторю это. Ты не правишь землями, которые завоевал. Ни Персией, ни Египтом, даже Элладой, откуда ты пришёл и жители которой, появись у них хоть малейшая возможность, сожрали бы тебя живьём. Какие законы ты принял, какие указы издал во благо подвластных тебе народов? Да никаких! В большинстве земель ты оставил у власти прежние династии, продолжающие, как и прежде, угнетать и обирать население, в то время как твоя армия безостановочно движется всё дальше и дальше, подобно кораблю, лишь рассекающему поверхность океана, волны которого смыкаются за кормой, едва он проплывает. Да что там земли, ты не обладаешь подлинной властью даже в собственном лагере, который бурлит недовольством и в котором зреет мятеж. Да, Александр, я знаю и это! Всё, что происходит в моей стране, становится известно мне, даже если речь идёт о происходящем в твоей палатке!

Я в гневе, я выпрямляюсь на носу своего судна. Кровь каждого из моих спутников кипит от ярости. Воины обеих армий с обоих берегов реки обмениваются гневными возгласами.

— Ну что ж, Александр, мы будем воевать. Я вижу, что ничем другим ты не удовлетворишься. Возможно, ты одолеешь. Возможно, как утверждает весь мир, ты и вправду непобедим.

Его мрачные глаза через разделяющее нас водное пространство встречаются с моими.

— Но даже если ты переступишь через моё мёртвое тело и поставишь свою пяту на горло моего царства, это не сделает тебя царём. Пусть тебе и вправду, как ты мечтаешь, удастся дойти с армией до самого побережья Восточного Океана, царём тебе всё равно не стать. И ты знаешь это.

Однажды, в возрасте четырнадцати лет, будучи всего лишь одним из юношей отцовской свиты, я застал Филиппа расхаживающим по его покоям в ярости и раздражении. Присутствовали при этом и Гефестион, и Локон, и Птолемей: то был наш день дежурства при царской особе. Дело было после встречи с афинским посольством, и отца поверг в бешенство тот факт, что Афины желают мира.

— Мира! — вскричал Филипп, срывая свой плащ. — Так нет же, они получат у меня ад! Мир нужен только женщинам! Мы никогда не допустим, чтобы он воцарился в наших краях хоть сколь-нибудь надолго! Царь, который стоит за мир, никакой не царь!

Потом, обернувшись к нам, юношам, мой отец разразился столь пылким и язвительным монологом, что мы просто остолбенели, изумлённые и зачарованные его страстью.

— Мирная жизнь годится для мула или осла, — вещал он, — мне же угодно быть львом! Кто процветает в мире, кроме трусливых писцов да лавочников? Что же касается якобы подобающей владыке заботы о благополучии и процветании подданных, то я скажу так: провались они в Аид, эти подданные, если они хотят наживать барыш или ковыряться в земле, а не следовать за своим царём по пути чести! Победа и слава — вот единственные цели, достойные настоящего мужчины! Счастье? Плевать я на него хотел! Когда Македония была счастливее: прежде, когда наших соломенных границ не замечал ни один недруг, или ныне, когда перед нами трепещет широкий мир? Я помню время, когда моя страна была игрушкой врагов, и никогда не допущу, чтобы это повторилось. Так же, как не допустит подобного мой сын!

После неудачной встречи с Пором мы причаливаем к берегу. Я так и не высказался. Мои полководцы желают не мешкая обсудить ситуацию. Я отказываюсь и вместо этого отправляюсь на инспекцию хода работ по изменению русла реки. Диад, механик, прибывает по вызову к нам, и мы спускаемся в канал на механической подъёмной платформе, мощном устройстве, способном выдержать вес здоровенного быка.

Само сооружение впечатляет: глубина котлована составляет шестьдесят локтей, а шириной он с площадь маленького города. У перемычки, там, где будет открыт шлюз и откуда хлынет вода, установлены две плиты песчаника, по тридцать локтей каждая. Резчики и каменотёсы трудятся на лесах, высекая в камне рельефы.

— Чьё это лицо? — интересуюсь я.

Диад смеётся.

— Царя, чьё же ещё?

— Какого царя?

— Твоё, повелитель. Как может быть иначе?

Я смотрю снова.

— Это не моё лицо.

Механик бледнеет и, словно моля о помощи, смотрит на Гефестиона.