– Как я сказал вам, я и вправду без понятия, что меня дернуло это сделать, – сказал Зеев. – Думаю, причин было несколько. Я знаю, что с того момента, как Офер пропал, я испытывал потребность включиться в поиски и помочь его семье и полиции. А главное, самому Оферу. И еще я понял, что мне хочется об этом написать. Если вы ищете простые объяснения, то, наверное, я боялся, что полиция не займется этим по-настоящему, всерьез, а мне хотелось заставить ее провести серьезные поиски. А может – и я знаю, то, что я сейчас скажу, прозвучит ужасно, – может, мне хотелось посмотреть, как такие поиски выглядят. Как они проводятся, чтобы потом суметь это описать. Но это ничего не объясняет, и я уверен, что существуют другие внутренние причины, которых мне не понять. Может быть, вы поймете лучше, когда выслушаете меня. Я должен еще кое-что рассказать.

– Минутку, вернитесь чуть назад. Я хочу понять, что это за внутренние причины.

– В предыдущей беседе я рассказал, что когда я преподавал Оферу английский, у нас с ним установились очень близкие отношения и что я как бы идентифицировал себя с ним и с тем, что происходит в его жизни. Мы с вами встретились в субботу во время поисков в дюнах, помните, да? И еще перед этим, в четверг вечером, когда вы пришли к нам на квартиру, взять свидетельские показания у меня и у моей жены. Уже тогда я почувствовал, что хочу и обязан активно участвовать в поисках. Мне хотелось рассказать вам о личности Офера и о том, что я в нем открыл, но я почувствовал, что не способен на это. К тому же вы в тот день очень спешили. И может быть, еще я боялся, что если не предложу начать эти поиски, у меня не будет возможности поговорить с вами и рассказать вам про Офера.

Авраам внезапно прервал Авни:

– У вас жена и ребенок, не так ли?

– Да вы же их видели. Почему же спрашиваете?

– Сколько лет ребенку?

– Скоро годик. Но почему вы спрашиваете?

Эти слова инспектор проигнорировал. Его короткие вопросы про Михаль и Эли подняли в Зееве гораздо большее смятение, чем могли бы любые другие. Авраам же продолжил:

– Сколько времени вы живете в одном доме с Офером?

– Это вы тоже знаете. Чуть больше года.

– А в школе, где вы преподаете, у вас есть отдельный кабинет?

– С какой бы стати мне отдельный кабинет? Там есть учительская.

– Когда вы увидели Офера в дюнах, у него был с собой ранец, черный ранец?

– Я же сказал вам, что не видел его там. Пожалуйста, прошу мне поверить.

Авраам с минуту помолчал, постукивая ручкой по листу бумаги и ища глазами взгляд Зеева, а потом тихо сказал:

– Я думаю, есть еще причина, по которой вы позвонили в полицию и пришли сюда, поговорить со мной.

Авни обратил на полицейского взгляд, в котором не было страха. Было одно лишь любопытство.

– И что это за причина?

– В общем-то, вы преследуете меня с самого начала расследования. В тот день, когда оно началось, вы пригласили меня прийти к вам вечером в квартиру, не так ли? Назавтра вы позвонили в полицию и сообщили, что нашли тело Офера, а потом присоединились к поискам и весь день следовали за мной. В ту же неделю вы напросились ко мне на допрос – и сейчас вот снова. В четвертый раз.

Образ Зеева, гоняющегося за Авраамом, заставлял задуматься. Авни с такой точки зрения на это не смотрел.

– Вы, конечно же, не помните, но в ту самую пятницу, что я звонил в полицию, мы встретились на лестнице, – сказал он. – Совершенно случайно. Я за вами не бегал. А вы вообще меня не заметили. В любом случае я не сказал бы, что преследовал вас. Но на что вы намекаете?

– Я думаю, что этовы пытаетесь намекнуть. Вы хотите что-то рассказать мне про свои отношения с Офером, но вам тяжело это сделать. Вы хотите этого – и не хотите. Может быть, вам помочь?

Даже оглядываясь назад, Зеев не мог оценить, сколько времени прошло с начала разговора и до того момента, как шахматная доска грохнулась на пол и ни один из них не стал ее поднимать.

Он огляделся вокруг. Перед тем как доска грохнулась, Авраам затеял разговор в отвратительном для Зеева направлении, хотя, может, это и было неизбежно. Авни отвечал на все его вопросы, внутренне абстрагируясь от них с помощью своих писательских приемов. Он старался подробно запечатлеть в памяти этот жалкий кабинетик в полицейском участке, чтобы когда-нибудь вставить его в книгу – может, в детективный роман, в центре которого будет инспектор полиции, – если он в будущем решится написать подобный роман. Зеев отметил для себя тесные стены кабинета, оштукатуренные и все же какие-то темные – может, из-за того, что их давно не белили. Скорее камера, чем кабинет. Над столом – три старые деревянные полки, и на них – беспорядочно наваленные картонные папки, три книги, названия которых не упомнишь, и благодарственная грамота в позолоченной рамке. Окна в кабинете не было. В те пару раз, когда Авраам выходил из комнаты и оставлял посетителя одного, тот вставал размять ноги, нагибался и смотрел на экран компьютера инспектора, где была фотография какого-то незнакомого Зееву европейского города в голубой рассветной или закатной дымке. В нижней части фотографии, за занавеской спальни, горел оранжевый свет.

Они все еще не начали говорить о письмах, и не только по вине Авни. Он сказал Аврааму, что должен еще кое-что ему рассказать, но тот снова и снова уперто задавал ему мутные вопросы про «отношения с Офером», хотя, возможно, Зеев и сам способствовал этому. Ему казалось, что легче реагировать на инсинуации, содержащиеся в задаваемых ему вопросах, чем сделать признание насчет писем от имени Офера в этом самом кабинете и таким вот образом.

– Если хотите, я выключу диктофон, и вы расскажете лично мне, что между вами было, – предложил Авраам. – Обещаю, что если это не связано с его исчезновением, все сказанное останется здесь, в этих четырех стенах.

Это было почти оскорблением.

– Вам не нужно его выключать, – запротестовал Авни. – Я пришел сюда, чтобы все сказать. И рассказал о наших отношениях уже при первой встрече. В течение четырех месяцев я был частным учителем Офера и, помимо обучения английскому, думаю, стал с ним близок. Был для него определенного рода наставником. Я видел у него стороны, которых другие не видели, и слушал его так, как другие не могли или не хотели выслушать.

Следующим вопросом Авраам удивил учителя еще больше:

– Вы думаете, что Офер вас любил?

– Любил меня? Какой странный вопрос! Офер чувствовал, что я готов дать ему нечто, чего другие не дали. Любил ли он меня, этого я не знаю.

– А вы его любили?

– Вы снова используете то же слово, а слово это неверное. Люблю я своего сына, это не то же самое. Я думаю, что сочувствовал Оферу, видел в нем качества, которые есть и во мне, и что я испытывал к нему огромную эмпатию. И желание ему помочь.

– И не чувствовали, что он хочет большего? Что он ждет от вас большего?