– Тогда зачем вы их написали? – встрял Авраам.

– Я хотел рассказать это вам, но не успел, потому что вы прервали беседу, – тихо ответил учитель. – Я знаю, что посылать эти письма было ошибкой, но для меня они были частью романа, над которым я сейчас работаю. Так я их воспринимал, хотя сейчас понимаю, что это спутало вам все карты. Мне хотелось написать книгу, составленную из писем пропавшего подростка к его родителям. Но о том, что случилось с Офером, у меня нет никакого понятия, и я готов пройти проверку на полиграфе, когда вы только потребуете.

Не так собирался он поведать Аврааму эту историю. Ему хотелось рассказать, как он писал эти письма, как важны для него они были. Офицерша глядела на него с неприязнью, а может, и с ненавистью. А то, что она сказала про написание этих писем, что это, мол, тяжкое нарушение закона, – так это чушь какая-то.

Полицейские вышли из комнаты. Зеев попробовал пюре и вычерпал белой пластмассовой ложкой весь горошек.

После обеда он несколько раз стучался в дверь следственной камеры. Через некоторое время вошел Авраам; Авни спросил его, сколько ему еще ждать, и попросил разрешения поговорить с Михалью.

– Ваша жена уже звонила, – ответил инспектор, и Зеев испугался.

– И кто с ней говорил? Что вы ей сказали?

– Ей было сказано, что вас допрашивают и о дальнейшем ей сообщат.

– Когда меня выпустят?

– Еще не знаю.

– По крайней мере, скажите, нужен ли мне адвокат?

– Я еще не знаю, когда и в какой форме мы продолжим допрос, – заявил инспектор. – Пока мы просим вас остаться здесь. И вы согласны, не так ли?

– Что значит «просим»? У меня есть выбор?

– Да. Но если вы скажете, что хотите уйти, мы можем тут же вас арестовать. В причинах недостатка нет. Пока что мы еще не решили, что с вами делать, и просим вас набраться терпения.

Зеев представил себе, что попросту ждет очереди в клинике у врача или в налоговом управлении, и почувствовал себя менее затравленным. Потом он оглядел следственную камеру, чтобы впечатать в память то, как она выглядит. Авраам так взвинтился из-за этих его писем, будто он их впервые увидел… Авни вспомнил слова Михаэля на семинаре о том единственном читателе, которого должен потрясти какой-то текст. Может, его читатель – это Авраам Авраам, а вовсе не родители Офера?

Когда учителю показалось, что наступает вечер, он попросил у инспектора разрешения поговорить с женой.

И тут же услышал, что она плачет. Были слышны голоса Эли и матери Михали, которая осталась у них в доме. Неужели Михаль рассказала ей, где он находится и почему?

– Я сейчас не могу говорить, – сказал Зеев. – Но все будет нормально. Я только хочу, чтобы ты знала: я не арестован. Они меня не арестовали, а просто хотят продолжить расследование. Прошу тебя, не плачь!

– Но как они отреагировали? Ты сегодня вернешься? – спросила Михаль.

Авни посмотрел на Авраама, который слышал то, что он говорит, и сказал:

– Не знаю. Надеюсь, что да.

– Хочешь, я позвоню адвокату?

– Ничего не могу тебе сказать. Я, в общем-то, не понимаю, что происходит. Надеюсь, что через пару часов я пойду домой. Что ты сказала своей маме?

Зееву было больно из-за слез супруги, но он не мог подавить и гнев, понимая, что причина его пребывания здесь – это она.

На его вопрос женщина не ответила.

– Ладно, Михали, – сказал Зеев, – я должен отключиться. Поцелуй Эли.

Он еще услышал, как она просит его не отключаться, но сказал, что у него нет выхода, так что разговору конец.

– Алло?

Авраам Авраам узнал голос Ханы Шараби, хотя давно его не слышал.

В ее голосе не было напряжения. Она не ждала телефонного звонка, но и не удивилась тому, что он раздался в столь ранний час.

– Это семейство Шараби? – Голос Зеева Авни звучал скомканно, торопливо и очень утомленно. Неуверенность мешала его речи, почти тормозила ее, слоги слипались от того, что он торопился, а усталость заставила его разинуть рот и вывалила из него все слова. Он как будто не был уверен, что способен произнести то, что надо. На этой точке Авни еще мог прервать разговор. Позади была длинная ночь в участке, он не спал и почти ничего не ел. Утром, когда ему принесли в камеру чашку кофе, он отпил глоток горячего, как кипяток, напитка – и больше к нему не прикасался, словно забыл про него.

– Да, – ответила Хана. – А кто говорит?

Разговор Зеева Авни с Ханой происходил в четверть восьмого утра, но Авраам Авраам прослушал его после восьми, с диктофона, стоявшего в кабинете Шрапштейна. Он не помнил, где находится телефон в квартире Шараби, но представил себе, как Хана, поднимая на кухне трубку, убирает со стола грязную посуду и остатки завтрака, а то и спешит к телефону из одной из детских комнат.

– Я звоню по поводу Офера, – произносит Авни.

На той стороне – молчание.

– Вы меня слышите? – спрашивает Зеев, и через минуту из диктофона слышится голос Рафаэля Шараби. Видимо, когда зазвонил телефон, муж был неподалеку от Ханы, и она подозвала его знаком руки или мимикой лица.

– Кто это? Что вам надо? – спрашивает отец пропавшего мальчика.

– Я положил в ваш почтовый ящик письма Офера. Я знаю, где он находится.

Снова молчание. Рафаэль Шараби мог бы повесить трубку, но он продолжает держать ее.

Итак, он это сделал. До последней минуты Авраам Авраам не был уверен, что Авни это сумеет. У него было ощущение, а то и надежда, что он в последнюю минуту откажется от этого предложения.

– Вы меня слышите? Я знаю, где находится Офер, и могу вам это сказать, – продолжил Зеев. Он не искажал голоса, но все же было трудно разобрать, что он говорит. Может, прикрыл микрофон полой рубахи?

– Кто вы? Почему вы нам звоните? – спрашивает Рафаэль, и Авни повторяет свои слова:

– Я знаю, где находится Офер и что он делал с того момента, как исчез. Я позвоню вам вечером и все скажу.

Разговор прерывается.

Эяль Шрапштейн выключил записывающее устройство. Затем взглянул на Илану Лим и Авраама Авраама, сидящих в его кабинете, и на его лице засияла победоносная улыбка. Авраам держал в руке белый бумажный стаканчик с черным кофе. С тех пор, как сутками ранее вошел в участок, он проглотил семь или восемь таких порций. Илана в это время допила свой кофе. Все они провели ночь без сна.

– Ну и всё. Это было час назад, – сказал Шрапштейн. – Он это сделал, этот шизик. Остается лишь подождать.

И они ждали.

* * *

Все началось за день до этого, в тот миг, когда этот шизик, как назвал его Эяль, постучался в дверь его кабинета. На Зееве Авни были черные брюки и голубая, застегнутая на все пуговицы рубашка, будто он прифрантился ради какого-то торжественного заседания. Только потом Авраам Авраам подумал, что его одежки малость смахивают на полицейскую форму. Инспектор был уверен, что этот учителишка хочет поговорить с ним о чем-то другом. Как он и сказал, когда позвонил ему в Брюссель. Это соответствовало его натуре или, по крайней мере, тому, как Авраам ее себе представлял. По телефону из Брюсселя он сказал Авни, что в данный момент занимается исключительно расследованием исчезновения Офера, но учитель уперся, говоря, что обязан с ним встретиться. Может, он хотел поговорить о себе. Или боялся, что кто-то из учеников подсел на наркоту.