– Слушаю.

– О’кей. Сперва хочу сказать: я знаю, что после моего рассказа ваши подозрения усилятся. Но снова говорю: прошу вас логически взвесить и понять, что если б я имел какое-то отношение к исчезновению Офера, то в жизни не пришел бы сюда по собственной воле и не стал бы рассказывать вам то, что намерен рассказать.

Был ли другой способ поведать про письма, не покаявшись в грехе, которого Авни на самом деле за собой не чувствовал? Он представил себя в синагоге, в талите и с тфилинами, прикрепленными к бицепсу левой руки и ко лбу, при том что в сердце у него не было Бога.

Авраам мельком взглянул на диктофон – убедиться, что тот еще работает. И тогда Зеев сказал:

– Я еще и тот человек, что написал письма от лица Офера.

Инспектор же посмотрел на него так, будто не знал, о чем он говорит.

* * *

Грохот рухнувшей шахматной доски раздался потом. Сперва воцарилось гробовое молчание. А потом Авраам спросил Авни:

– О каких письмах речь?

– Ну, о тех самых письмах… – Зеев нагнулся и, достав из сумки свою черную тетрадь, вынул из нее сложенные листки, на которых был скопирован почти окончательный вариант трех посланных родителям Офера писем, и протянул их полицейскому.

Несколько дней спустя, когда Авни стало ясно, что с ними случилось, он решил, что Авраам оказался не только четвертым читателем этих писем, но и читателем последним. Трудно было представить себе, чтобы еще кто-нибудь когда-нибудь захотел их прочесть. Разумеется, это будет не Михаль. И по-видимому, не сам Зеев. И все же три этих письма были началом того, что, как он надеялся, станет его первым романом. Последним читателем которого будет никак не Авраам.

Инспектор быстро прочел письма. Сумел ли он разобрать почерк Авни? Авраам положил первое письмо на стол, перевернув его текстом вниз, и перешел ко второму. В третьем письме полицейский сосредоточил внимание на строчках, которые нравились Зееву больше всего – это был ряд поэтических вопросов по поводу того, что Рафаэль и Хана Шараби сделали после прочтения писем. Учитель знал их наизусть:

«Где вы читали те два письма, которые я вам послал? В моей комнате? В гостиной? И какие думы думали, когда их читали? Говорили ли вы себе, что это не от меня, что не может быть, чтобы они были от меня – чтобы защитить себя от боли, с которой они написаны? И что вы с ними сделали после того, как прочли? Уничтожили, чтобы больше не видеть тех слов, которых не желаете слышать? Да только я никогда не перестану их писать».

Авни терпеливо дождался, когда Авраам закончит читать третье письмо, и сказал ему:

– Я кое-где изменил выражения. Но это те самые письма, которые я послал.

Инспектор посмотрел на него, и Зеев снова не смог проникнуть в выражение его глаз. Он увидел в них ужас, но, возможно, это и было то, что ему хотелось увидеть.

– Вы написали их от имени Офера? – тихо спросил Авраам.

– Да, – ответил учитель.

– Зачем вы это сделали? – Этот вопрос инспектор задал более торопливо, чем другие, и впервые за все время их разговора Зеев почувствовал, что Авраам действительно хочет знать, что творится у него внутри.

– Это длинная история. И я принес это, чтобы рассказать вам о ней.

– Через минуту сможете рассказать. Но сперва скажите, куда вы их послали. Тоже в полицию?

Неужели инспектор не знал? Или он снова хотел проверить его правдивость? Ведь быть того не может, что он видит эти письма впервые в жизни! И вдруг Авни ужаснула мысль: а что, если письма не достигли своего адресата?! Если кто-то вытащил их из почтового ящика, опередив Рафаэля и Хану Шараби? Зеев подавил в себе крик, предназначавшийся лишь для ушей Михали. Если письма достигли адресата, а Авраам видит их впервые, то как же опрометчиво это было – бежать сюда на исповедь! Но это нелогично. Родители Офера, конечно же, передали письма другому менту из этой бригады, а тот, не сообщив Аврааму, поспешил выбросить их в мусорку.

– Я послал их родителям Офера, – сказал Зеев. – То есть всунул их к ним в почтовый ящик.

– Когда это было? – спросил Авраам.

– Первое – примерно две недели назад, второе – в ту же неделю, а третье – на прошлой неделе.

Полицейский взял письма и вышел из кабинета. На этот раз он не возвращался очень долго.

* * *

Вернувшись в кабинет, Авраам попросил Авни пройти с ним в другую комнату, похожую на следственную камеру, и снова оставил его там одного. Перед этим он забрал его мобильник.

Зеев ждал очень долго.

Молча входили и выходили незнакомые ему менты. Убедиться, что он там? Что он не делает ничего недозволенного? А может, просто поглядеть на него, будто он редкий зверь, которого изловили и засунули в клетку? Намеченный им план рухнул, и Зеев уже не понимал действий Авраама. Следствие закончилось именно в том месте, где должно было начаться.

Послышался стук в дверь, и молодая сотрудница полиции внесла в следственную камеру поднос с обедом – жаркое с пюре и горошком и стакан минеральной воды. Авни залпом выпил воду, но к еде не прикоснулся. Затем в камеру вошел Авраам в сопровождении еще одной своей коллеги, которая представилась Зееву офицером следственного отдела и разведки. Она спросила, не помешают ли они ему во время обеда, и он указал на нетронутый поднос. Он не ел. Полицейские положили перед ним календарь и попросили вспомнить точные даты, когда он вложил письма в почтовый ящик Рафаэля и Ханы Шараби. Авни спросил себя, прочла ли письма и эта офицерша тоже. Это была полноватая, на его вкус, женщина с длинными каштановыми волосами и голубыми глазами.

Тоном, который его рассердил – так говорят с ребенком, – она сказала Зееву:

– Написание вами этих писем – тяжкое правонарушение; надеюсь, вы это понимаете. Но в данный момент нас интересует только то, что случилось с Офером. Лишь это. Поэтому я задам вам этот вопрос один-единственный раз: что случилось с Офером? И прошу вас ответить честно. Все, что вы скажете, будет проверено на полиграфе, и будет жаль, если вы станете лгать. Скажите мне, знаете ли вы, что случилось с Офером и где он находится?

Авни был слишком вымотан и издерган, чтобы вступать в какие-то там беседы с этой не знакомой ему инспекторшей, и поэтому уперся в то, что доложил Аврааму.

– Я же сказал – не знаю я, что случилось с Офером, и не имею никакого отношения к его исчезновению. Дай-то Бог, чтобы я знал, где он сейчас! Будь у меня какая-то связь с его исчезновением, я бы не приперся сюда по собственной воле рассказывать про письма или телефонный звонок. Я пришел извиниться, а не мешать вашему расследованию, хотя, может, и сделал это.

– Тогда почему вы написали, что знаете, что с ним случилось? – спросила женщина.

– Это не то, что я написал в письмах, – сказал Зеев, пытаясь овладеть своим голосом. – Я не знаю, читали ли вы их. Если вы их прочтете, то увидите, что они написаны Офером, с его позиции, по зову его сердца. И если вы прочтете их внимательно, то увидите, что там нет и намека на то, что с ним случилось, потому как того, что случилось, я не знаю.