видом замолкает, но ведь его можно спросить далее: а для кого эту функцию выполняет курсор, кто посылает этот курсор туда-сюда по карте?

Тот же автор утверждает, что в мире нет цветов, они есть лишь в сознании (то есть мозг моделирует мир, раскрашенный якобы в разные цвета, а на самом деле их нет). Интересно! А можно показать мир, не раскрашенный цветами? Кто-нибудь скажет, что показать нельзя, но можно создать компьютерную модель того, как мог бы выглядеть такой мир (отрицает бытие, называя его моделью, но взамен предлагает модель!)[102].

В отношении пирамидки можно предложить такую версию. Когда человек, скажем, студент во время лекции хочет спать, важно поддерживать связь с реальностью, чтобы не заснуть. То есть вдумываться в речь лектора. Или, например, человек фокусирует зрение на пламени свечи. Фокус зрения от желания заснуть размывается, пространство словно расплывается. Но взор, сфокусированный на пламени, не «проваливается» в сон. Иногда «сон обманывает». Человек на минуту глаза закрывает. В сознании порождённая надвигающимся сном пульсация и мысль: если человек будет контролировать ритм пульсации, то не заснёт. Человек пробует. Закрывает глаза и переключает на внутреннюю пульсацию. Ему кажется, что ему удаётся при прислушивании к ритму пульсации с закрытыми глазами даже лучше понимать, что происходит в реальности. И как только он переключается на «внутрь», связь с реальностью прерывается, и он «проваливается в сон».

Можно предположить, что нечто подобное происходит и со Срубовым. Законы мироздания, изложенные в Священном Писании, отвергаются Срубовым. Он отвергает объективные свидетельства, которые могли бы дать ему ориентиры, зацепившись за которые он мог бы выбраться из затягивающего его омута безумия. С разрывом связи с объективными законами он оказывается во власти омута. («Свяжем же себя, — пишет преподобный Феодор Едесский, — всеусильно исполнением заповедей Господа, чтоб не быть связанными неразрешимыми узами злых похотей и душетлительных сластей. Ибо всяк, говорит, нетворящий плода добра, посекается, и во огнь вметается (Лк. 3, 9)»[103].)

Омут безумия можно уподобить горной речке: несёт, бьёт о камни. Чтобы выбраться, нужно ухватиться за какой-то кустик, растущий на берегу. Завихрения потока вроде бы и кажутся твёрдыми (бьют человека), но в них точки опоры не найти.

От Срубова дошли такие зарисовки представляющегося ему будущего. «Террор необходимо организовать так, чтобы работа палача-исполнителя почти ничем не отличалась от работы вождя-теоретика. Один сказал: террор необходим, другой нажал кнопку автомата-расстреливателя. Главное, чтобы не видеть крови.

В будущем „просвещённое“ человеческое общество будет освобождаться от лишних или преступных членов с помощью газов, кислот, электричества, смертоносных бактерий. Тогда не будет подвалов и „кровожадных“ чекистов. Господа учёные, с учёным видом, совершенно бесстрашно будут погружать живых людей в огромные колбы, реторты и с помощью всевозможных соединений, реакций, перегонок начнут обращать их в ваксу, вазелин и смазочное масло.

О, когда эти мудрые химики откроют для блага человечества свои лаборатории, тогда не нужны будут палачи, не будет убийства, войн. Исчезнет и слово „жестокость“. Останутся одни только химические реакции и эксперименты…»

Реальность аналитически разложена, человек «снят», но Срубов вопреки модели, транслируемой Зощенко, покоя не обрёл. Срубов пометил, что нужно «поговорить с профессором Беспалых об электронах». Возможно, мысль о «пирамидке» свербила его уже тогда, и он хотел более теоретически «подковаться» по данному вопросу.

Потом, после переключения сознания на «пирамидку», были «последние вспышки гаснущего рассудка», «койка в клиниках для нервнобольных. Был двухмесячный отпуск. Было смещение с должности предгубчека. Была тоска по ребёнку. Был длительный запой. Многое было за несколько месяцев».

На каком-то этапе внутренние муки столь усиливаются, а деятельность интеллекта столь ослабевает (регрессия), что поддерживать нужный образ уже не получается. На выручку приходит алкоголь.

После срыва и помещения в клинику для нервнобольных у Срубова был «длительный запой». Во время допроса он с «глазами огненными, ненавидящими» обратился к Кацу, некогда боевому товарищу, теперь чекисту, проводящему допрос и подписывающему постановление об аресте Срубова. Срубов, обратившись к Кацу, назвал себя выжатым лимоном. «И мне нужен сок. Понял, сок алкоголя, если крови не стало».

Надо сказать, что сок алкоголя нужен был не одному Срубову. Например, на Бутовском полигоне «пить перед расстрелом и во время расстрела не полагалось». Но «знающие люди рассказывали, что в сторонке стояло ведро с водкой, из которого можно было черпать, сколько угодно». По окончании расстрела участники ополаскивались одеколоном, так как от них сильно пахло порохом и кровью. После заполнения бумаг и проставления под ними своих подписей исполнители обедали. После чего их, «обычно мертвецки пьяных, увозили в Москву»[104].

Один из участников массовых расстрелов говорил, что водку пили до потери сознательности. Исполнители умирали рано, до срока, или сходили с ума. Многие уволились на пенсию, получив инвалидность по причине шизофрении или нервно-психической болезни[105]. Например, Окунев, принимавший участие в приведении смертных приговоров в исполнение, спился и был уволен из органов вследствие алкоголизма[106].

Известный исполнитель смертных приговоров Магго умер, спившись[107]. Из участников массовых расстрелов в Катыни, по данным Военной прокуратуры, четверо покончили с собой. Несколько человек, в том числе один из водителей, спустя некоторое время сошли с ума[108].

Лично знакомый с представителями карательных органов вследствие пребывания в качестве узника в концентрационном лагере И. А. Солоневич писал: «Из палачей ГПУ немногие выживают. Остатки человеческой совести они глушат алкоголем, морфием, кокаином, и машина ГПУ потом выбрасывает их на свалку, а то и на тот свет…» В своей книге «Россия в концлагере» Солоневич, помимо прочего, рассказывает об одном представителе силовых ведомств по фамилии Левин. По вечерам он «нализывался… до полного бесчувствия», а по утрам жаловался, что «его стрелковые достижения всё тают и тают». «Так бросьте пить», — сказал Левину Солоневич. «Легко сказать, — ответил тот. — Попробуйте вы от такой жизни не пить. Всё равно тонуть — так лучше уж в водке, чем в озере».

Мучения, которые впоследствии испытывает исполнитель смертной казни, не дано знать никому. О том рассказал писателю Виктору Николаеву (Виктор Николаев относится не к писателям-романистам, «придумывающим» романы, а к реалистам, берущимся за «перо» после длинной вереницы проведённых интервью с участниками событий; в основном писатель описывает жизненные пути реальных людей) один старик по имени Матфей, бывший в годы массовых репрессий рядовым исполнителем смертной казни. Внутреннее состояние исполнителя он охарактеризовал такими словами: «Это огненный мрак и испепеление души…» Массовые казни 1938 года он охарактеризовал как «сотрясающее разум безумие». Исполнители, по его рассказу, зверели от сладкого запаха человеческой крови. У этих людей