А вот и сама Долинушка Дымов. Обособленный скалами мирок, где никогда не бывает ветра и всегда теплее, чем снаружи. И дымки курятся, как и прежде, там и сям. Высокий кустарник, которым была покрыта долина, уже почти весь покрылся зелеными листочками.

Их провели мимо крохотного озерца, в которое с высоты двухэтажного дома низвергался водопад. Помнил Артем свое купание в этом озерце. И как его позабудешь!

А потом пленников завели в пещеру, где они с Омицу предавались после озерца... забавам молодых. Хорошо предавались, со всем пылом и страстью... Эмигрант вспоминает проделки юности минувшей. Сеновалы, молочной спелости крестьянки...

«Интересно, — подумал Артем, — Омицу выбрала под узилище эту пещеру или кто другой? А если она, то не заключен ли в этом некий сексуальный подтекст?»

Между прочим, подобная история нередко случалась и с эмигрантами, слишком рано вернувшимися в Россию, — вместо прощения «одного из пропавших ее сыновей» ждала тюрьма...

Омицу даже порог пещеры не переступила. Постояла у входа, поглядела, как заводят пленников, и куда-то испарилась, переложив дальнейшие охранные обязанности на своего спутника.

Спутник ее, весьма хмурый малый, от пут пленников не освободил, приказал им сесть в углу пещеры и сидеть тихо, а сам устроился в противоположном углу.

Вот теперь, наконец, Артем мог его как следует разглядеть. По дороге не получилось — этот товарищ шел замыкающим в их колонне. А экземпляр оказался довольно примечательным: среднего японского роста, плотно сбитый, с мощной грудной клеткой, с толстыми руками и ногами — эдакий бочонок на дубовых колодках. Лицо при всей суровости, что он напускал на себя, выглядело довольно-таки простодушным. Артем об заклад готов был побиться — простодушие есть главная отличительная черта его характера.

— Я в весеннем лесу пил березовый сок, с ненаглядной певуньей в стогу ночевал, — пропел Артем на незнакомом присутствующим языке.

— Молчи, гайдзин, — буркнул их хмурый охранник.

— А зачем мне молчать! Во имя чего? Чтоб помереть от скуки?

На Артема вдруг напало желание повалять дурака. Вполне объяснимое желание, если учесть, что настроение у гимнаста было весьма неплохое. А отчего ему быть плохим — они отыскали яма-буси, Омицу жива-здорова, яма-буси их не убили сразу, а значит, быть разговору и есть все основания надеяться, говоря дипломатическим языком, что они с яма-буси выйдут на взаимовыгодное соглашение. Приятно, когда все идет по плану... И кстати, о птенчиках. Наличие среди яма-буси незнакомого лица (и думается, не одного) лишь подтверждало догадки Артема насчет взаимоотношений «горных отшельников» и Нобунага. Не иначе, люди Такамори понесли потери во время неудачного покушения, поняли, что сами не справятся с задачей устранения даймё, и вызвали подмогу из других кланов...

Бочкообразный охранник некоторое время громко сопел. Сие, наверное, означало то же самое, что означало мигание крайней правой лампочки на оставшемся в будущем ноутбуке, а оно означало — компьютер думает.

— Я не верю гайдзинам, — наконец выдал человек-бочонок.

— И правильно делаешь! — радостно подхватил Артем. — Только я не гайдзин. Ты заблуждаешься. Скажи мне, встречал ли ты до этого гайдзина, который так прекрасно говорил бы на языке жителей страны Ямато? Вот закрой глаза, только слушай меня и ты не отличишь мою речь от речи уроженца страны Ямато. Скажи, разве может чужак так хорошо освоить язык, если язык не его родной?

— Ты не похож на исконного носителя духа Ямато, — после небольшой паузы произнес японец.

— Я не похож, — склонил голову Артем. — Виноват. Ну так уж вышло. Иногда мы не властны над судьбой...

«А он вроде бы не в курсе, кто я да что я. Любопытно. Неужели мои знакомые не рассказывали, что у них в гостях побывал гайдзин? Видимо, нет. Видимо, решили не признаваться без нужды, что допустили в святая святых иноземного чужака», — вот о чем подумал Артем. А еще он подумал о том, что от нечего делать можно проверить, насколько далеко простирается простодушие их караульщика.

— Дело в том, — чуть ли не нараспев заговорил Артем, — что жестокий тайфун подхватил лодку, на которой плыли мои родители. А с ними был и я, тогда еще совершеннейший младенец. Тайфун оттащил лодку далеко в открытое море, там ее подхватило течение, понесло по морям, по волнам. И вчера мы были еще здесь, а завтра уже там. Лодку выбросило на чужой далекий берег. Мы оказались на чужом берегу, в далекой стране, ничуть не похожей на нашу, среди людей, ничуть не похожих на людей страны Ямато. Мои мать и отец погибли от несчастий, меня стали воспитывать гайдзины. Другое солнце окрасило мои волосы в белый цвет. От чужой пищи моя кожа тоже поменяла цвет. Под другими ветрами мои глаза стали шире...

Артем поймал тему, и его понесло. В общем-то он добросовестно пересказывал помесь историй Маугли и Тарзана, только чуть-чуть их корректируя.

— Меня тянуло домой, — проникновенно врал Артем. — Когда я видел восход, я вспоминал, что там лежит моя родина. Среди гайдзинов я чувствовал себя несчастным. Тогда я нанялся на гайдзинский корабль. Когда корабль проплывал поблизости от Островов страны Ямато, я прыгнул за борт.

«Как учил Станиславский, поверь в свой текст, как в "Отче наш", и тебе поверят другие».

— Я прибыл на Родину, и что же? Меня никто не признает за своего. Меня гоняют по горам, как последнего из зверей. Неужели внешность важнее духа? Вот скажи мне, не назвавший своего имени незнакомец, разве не дух заставляет нас ощущать себя частицей своей страны и родины?

Артем видел, что караульщик принимает его рассказ за чистую монету. Слушает, что называется, развесив уши. А вообще, если так подумать, в этом нет ничего странного. Все мы дети своих веков: переинформированные и циничные, но недостаточно сильные духом и телом — в эпоху атома; жестокие, сильные и наивные — в эпоху замков и мечей.

— Кто были твои родители? — спросил японец, которого эта история, похоже, и в самом деле всерьез проняла.

Поскольку, как учил злобный доктор Геббельс, пропаганду ложью не испортишь, Артем ответил на вопрос так:

— Они происходили из знатной семьи. Отец мой... «А, чего уж мелочиться!»

— Отец мой — император. Мать, как легко догадаться, — не императрица, а женщина простого происхождения. Поэтому мы с мамой жили не при дворе, а в скромном домике у моря...

«Кстати, и на самом деле могла произойти такая история, — вдруг подумал Артем. — Что в ней необычного? Латиноамериканские телесериалы гонят и не такую пургу». — Ты же говорил, что во время тайфуна в лодке с тобой были родители? И мать, и отец? «Так это проще простого!» — подумал вконец освоившийся в придуманной им истории Артем.

— Так это проще простого, — сказал Артем. — В лодке был отчим, которого я тогда считал своим отцом. Кто мой настоящий отец, мать открыла мне, когда умирала...

Артем замолчал, потому что с караульщиком происходили поразительные перемены. Он встал, сел, потом снова встал и снова сел. Его лицо вдруг озарила странная смесь неподдельного испуга и безмерного восхищения. Он смотрел на Артема так, как, наверное, старый коммунист в две тысячи шестом году смотрел бы на Сталина, вышедшего к нему из висящей на стене картины.