— Смерть подружке австриячки!

— Мы прикончим тебя, Бертен! — вопили они.

Свои слова они приправили ударами булыжников. В любом случае двадцать первое января открыло мне глаза, произошедшее стало сигналом к отъезду. Пришло время бежать.

Последний раз я видела ее в тюрьме Тампль.

Это был черно-белый силуэт. Черными были платье, шейный платок, туфли. Белыми были чепчик, кожа, волосы. Волосы королевы… когда-то она была пепельной блондинкой. Теперь ее волосы приобрели цвет небытия, ничего. Что касается ее взгляда, то он был похож на взгляд маленькой принцессы Софии[132]. Размытого голубого цвета ее глаза сначала пристально смотрели на вас, а потом вдруг устремлялись вдаль. Она была волнующей, даже тогда, особенно тогда. Я содрогаюсь, говоря об этом.

Мы попрощались очень просто.

Я храню в памяти ее последнюю улыбку, последний взмах ее руки. Я думаю об этом снова и снова и говорю себе, что мы ни разу не обнялись как настоящие подруги. А ведь мы стали настоящими подругами.

Не проходит дня, чтобы я не вспоминала об этом.

— Приготовьте мне экипаж! — крикнула я однажды утром Колин, пока Мари-Анж помогала мне укладывать сундуки. Я так хотела поберечь своих близких. Я объясняла им, что в очередной раз торговля и дела зовут меня в дорогу, что я постараюсь раздобыть денег там, где они еще водятся. Мы так сильно нуждались, что этот аргумент, казалось, убедил их. По крайней мере, они сделали вид, что поверили. Даже когда они увидели, как маленький Филипп карабкается в карету. Со мной поехали еще Аде и две девушки из «Великого Могола».

Я бежала от гильотины. Я собиралась найти убежище в Лондоне, в городе, который хорошо знала. Я уже давно снимала там временное жилище, недалеко от площади Беркли[133]. Лондон был удобен. Я была недалеко от своей страны и могла продолжать дела.

Я простилась со всеми, дала некоторые указания, обняла родных… Бросив последний взгляд на Эпиней, я подобрала юбки, чтобы забраться в карету, за мной последовала Аде, мрачная, но успокоенная. Она бы и недели больше не выдержала в этой стране. Она видела столько голов, которые, нанизанные на пики, проплывали по улицам, столько людей в деревянных башмаках и с ножами, да еще и смерть короля, — все это повергло ее в жуткий страх. Как и всех нас. Было видно, что для них больше не существует преград, что они способны на все. Война породила монстров, которые готовились к тому, чтобы порезать нас. Эти чудовища, даже те, которые называли нас вампирами, не могли насытиться кровью.

— Нужно убить их всех, всех…

— Смерть синьорам!

— Смерть всем, кто имеет к ним отношение!

Я видела, как они отрубали головы трупам, расчленяли раненых неторопливым жестом крестьянина, разделывающего свинью. Я слышу их. Их крики преследуют меня. Говорили, что Париж охвачен зверским безумием. Я бы сказала, дьявольским. Животные охотятся для того, чтобы выжить, они хищные, но они не варвары. В ту эпоху человечности было больше среди собак и крыс.

Итак, мы ушли из ада, покинули красное королевство ради серых английских дождей. Мы вновь глотали пыль дорог, долгие лье и мили отделяли нас от Лондона. Экипаж тронулся ранним утром в дорогу на Понтуаз. Дорога была пустынной. Я помню, как на окраине страны свинья с фермы Кокенар пересекла дорогу, испугав лошадей и чуть не опрокинув упряжку. Хорошее начало. Мадемуазель Паулин развеселила нас метким замечанием:

— Вот грязная скотина! Наверняка ушла с улицы Ришелье, чтобы докучать нам и здесь.

Мы нашли в себе силы засмеяться, мы даже, казалось, были счастливы от того, что не перевернулись. Мне хотелось плакать, но я улыбалась, даже смеялась, крепко прижимая к себе моего маленького мальчика.

Чтобы попасть в Лондон, нужно было проехать через Аббевиль. Дорога была мне знакома… Тесно прижатые друг к другу в экипаже, мы быстро миновали город. Иногда я робко выглядывала в окно. Мне хотелось увидеть отель Марешоссе, где я выросла, но меня в любой момент могли заметить, я знала, что в моем старом доме и в отеле сидят грязные скоты.

— На обратном пути! — умоляла меня графиня де Тилли. — Ради всего святого, будьте благоразумны…

Они считали их такими же бесноватыми, как и этих д’Арра или де Камбрэ, которые терроризировали страну. Мы были охвачены страхом, тревогой, вздрагивали при каждом звуке, но нам удалось благополучно миновать Аббевиль. Наш путь продолжался. Дорога углублялась в черную ночь.

Мы приближались к Монтрою. Экипаж следовал вдоль торфяников. В темноте я не могла ничего разглядеть, но мой нос их почуял. Этот болотистый запах, я его почти забыла. Он вернул меня на многие годы назад и каким-то странным образом успокоил. Запах был отвратительный, зловонный, как внутренний дворик прекрасного Версаля во времена его блеска.

В Булони мы держались вдали от оживленных трасс и благополучно доехали до порта. Там нам пришлось долго ждать, но мы не выходили из экипажа. Наше судно подняло якорь только около девяти часов.

Филипп впервые оказался на корабле. Он был счастлив.

Нас одолевала морская болезнь, но, видя, как исчезает вдали берег Франции, мы содрогнулись при мысли о том, какая беда постигла нашу страну. Это горе заставляет меня сдерживать слезы. Ком в горле я ощущаю всегда, когда думаю об этой поездке. Как уже много раз до этого, я должна была решиться бросить все. Конечно, это ненадолго, говорила я себе. Но что я могла об этом знать! Я была всего лишь старой глупой оптимисткой, мне не хотелось беспокоить сына и видеть, как горюют мои девочки. Итак, я держалась молодцом. Нужно было стиснуть зубы, не плакать, скрыть все, что было на душе, спрятать в очередной раз, как при дворе, как всегда.

После нашего отъезда славные граждане поторопились выступить против меня. Шлюха австриячки куда-то смылась, ее больше не было, им не в кого больше было кидать булыжники, ведь она эмигрировала! Мое имя снова замелькало в известном списке, и все мое имущество вновь было опечатано. О том, чтобы вернуться во Францию, не могло быть и речи. По крайней мере, до той поры, пока не пройдет охватившее страну безумие.

В Париже редкие клиенты все еще наведывались в «Великий Могол», и мои мальчики время от времени открывали магазин. Продажи были до смешного незначительные, но Мартинкур, мой поверенный в делах, Клод-Шарлемань или Луи-Николя держали меня в курсе дел. Молодой англичанин, маленький Джон, или один из Барри служили нам посредниками, помогая передавать документы и информацию. Я была прекрасно осведомлена обо всем, что касалось бутика. Начиная от шляпки за три ливра для мадемуазель д’Эпременил до последних важных расчетов.

Племянники сообщили мне также, что Парижская коммуна оплатила расходы дворца, заказы королевской семьи. Чепец из шелкового кружева с розовыми лентами, шейные платки из английского газа, полукосынка из газа Шамберри или вышитой тюли, короткая женская накидка из черной тафты, юбка из индийского муслина, ленты, одна или две шелковых ленточки, оправы для чепца… Ничего значительного, если посмотреть. Начиная с осени 1792 года мы прекратили любые поставки.