Это был один из миллиона вопросов, на которые Грач не знал, как ответить. Слово, для которого у него не было определения.

Любовь.

Он понимал лишь обладание. У него были законы. За него велись войны. Бесчисленные души терзали во имя него.

Но любовь? Как почувствовать то, что не понимаешь?

Как он мог говорить о том, чего не видел?

Мог ли он надеяться на любовь, если Лорелея его не любила? Она даже на него не смотрела. Он не дал ей ответить на вопрос леди Нортуок, потому что ее отказ мог растоптать крошечный росток человечности, который он начал ощущать в себе с тех пор, как пришел за ней.

Он даже собственную реакцию не мог предсказать, откажи она ему сейчас.

Блэквелл бросил ему спасательный круг.

– Что она для тебя?

Как будто он знал. Как будто понимал, что для таких, как он, любовь – это расплывчатая абстракция.

У него в душе зародилось спокойствие. Не будь рядом ее, он бы уже наворотил чудовищных преступлений. Она держала его зверя в узде. Именно из-за нее он говорил, а не бил. И благодаря ей разгадал часть тайны своего прошлого. До нее он безоглядно бросился бы в наступление. Уничтожил бы всех возможных врагов прежде, чем ему представилась бы возможность обрести союзника.

Чем была для него Лорелея? Кем она была с тех пор, как впервые велела ему жить?

– Она моя жена. Она… мой… мир и спокойствие.

Задыхаясь, она еле передвигала ноги. Он протянул руку ей помочь, но она с несвойственной ей горячностью его оттолкнула.

– Я не ваша вещь, вы… вы… продажный… негодяй!

Он попытался не считать милым то, что ей пришлось искать в своем бесконечно нежном уме оскорбление и, возможно, придумать самое невинное из всех существующих.

– Я снова и снова умоляю вас отпустить бедную Веронику! – Ее глаза вспыхнули лазурным пламенем, которое Грач никогда прежде не видел, и в его душе пробудилось нечто, даже не похожее на гнев. – Разве с нее не довольно? Вы убили ее мужа!

Он пожал плечами и отмахнулся от ее обвинения, как от надоедливого комара.

– Я сделал ей одолжение, и вам обеим это известно.

Ни одна из дам Везерсток этого не оспаривала, но они сердито смотрели на него с одинаково непокорным выражением. Одна – яркий изумруд, другая – сапфир.

Драгоценности Везерсток, разумеется.

Блэквелл издал громкий возглас недоумения.

– Мы попадаем в довольно сложное положение.

– Как это? – Монкрифф шагнул к своему капитану, положив руку на куртку, явно на оружие.

Взгляд единственного сверкающего гневом глаза Блэквелла пронзил первого помощника, а рука потянулась за спину.

– Я не могу с чистой совестью допустить, чтобы ни в чем не повинных женщин держали в Бен-Море против их воли.

Фара фыркнула:

– С каких это пор?

Это была черта на песке, проведенная тем, кто утверждал, что он его брат. Грач с удовольствием провел бы свою черту поперек нее, оросил бы песок кровью и утащил Лорелею к себе. Независимо от ее желания.

Он сам нащупал оружие, не сомневаясь, что вдвоем с Монкриффом они убьют Блэквелла и камердинера, прежде чем те успеют вызвать подкрепление.

Но сделает ли он это? На глазах у его жены? И на глазах у Лорелеи?

– Попробуй, отбери ее у меня. – Его предупреждение было милостью, и он надеялся, что Блэквелл это понял. – И я отправлю твою черную душу в ад, ты сын…

Черное сердце из Бен-Мора поднял руки вверх в знак сдачи.

– Дориан.

– Не называй меня так! – огрызнулся он. Это его имя. И все же… не его. Он не видел никаких документов, подтверждающих чьи-либо права на имя Дориан Блэквелл.

Однако от эмоций в его глазах трудно отмахнуться, а рассказанная им история не просто могла произойти, но и внушала доверие.

Даже казалась правдоподобной. В конце концов, про татуировку и карту он не соврал.

– Отлично. – Блэквелл задумчиво взглянул на женщин, стоявших слева от Грача. – Пусть моя жена покажет дамам и вашему первому помощнику их комнаты. Я хочу поговорить с тобой наедине.

– Откуда мне знать, что ты их не похищаешь?

Больше всего Грачу хотелось, чтобы Блэквелл не врал. Однако верить в этом мире можно лишь очень немногим, а доверять нельзя никому.

– Я предлагаю себя в качестве гаранта. Даже заложника. Если хочешь, я пойду на твой корабль.

– Нет, – односложно возразила Фара.

Он молча глянул на свою жену, и она без слов согласилась. Он не приказал ей подчиниться, но попросил.

И она послушалась. Она ему верила.

Счастливый ублюдок.

– Это может быть западней, – предостерег Монкрифф.

Смерив Монкриффа взглядом, Блэквелл не пытался скрыть неприязнь, но обратился к Грачу:

– Есть вопросы, на которые я могу ответить. О кладе. О прошлом. Я знаю тебя. Может быть лучше, чем ты сам себя знаешь. Обо всем этом я и хочу поговорить.

Наконец Грач кивнул и приказал Монкриффу:

– Присматривай за женщинами. Ни одна не должна уйти, пока я не скажу.

– Так точно, капитан. – Монкрифф последовал за красочной процессией юбок за дверь библиотеки. Мердок пристально следил за пиратом, шедшим вплотную за Фарой Блэквелл.

Лорелея на него не оглянулась.

Чем он заслужил такое отношение? «Простите, – подумал он. – Но я не могу вас отпустить…»

В ее отсутствии в комнате сделалось холоднее, и Грач невольно приподнял воротник, словно защищаясь от северного ветра.

– Прежде чем ответить на твои вопросы, можно я задам один тебе?

Звон хрустальной пробки гармонировал с голосом Блэквелла, заставив Грача обернуться. Блэквелл с немым вопросом держал второй стакан. Выпить он был не прочь. Но можно ли ему верить? Позволительно ли расслабляться в таком месте?

Он кивнул.

Тогда Блэквелл налил и себе.

– Как ты выжил?

Янтарная жидкость в стакане зажгла огонь, когда Грач поднес его к губам и сглотнул неприятное воспоминание.

– Я никогда не сотру из кошмарных снов воспоминания о твоем истекающем кровью теле. Ты был мертв. Ты был просто… мясом, когда тебя вытащили из твоей камеры.

– Я очнулся в братской могиле, куча мяса, как ты и говоришь. Без имени. Без прошлого. Понятия не имея, где я или кто пытался меня убить. У меня было пять сломанных костей, и щелочь обожгла больше трети тела. – Он снова продемонстрировал в качестве доказательства испорченную татуировку на предплечье. – Вот что произошло с этим… а также с шеей и челюстью.