Кий не только не поддался рабочему — и он, и рука Мистрисс Эббот даже не пошелохнулись, остались совершенно неподвижными, непоколебимыми — как будто и сама магиня, и рука, и кий в ней сделались бронзовой статуей, нерушимой скалой!

Рабочий встал, отряхнулся и повторил попытку, на глазах впадая в азарт, затем в злость, раздражение, он дергал и дергал кий, пытался трясти его, взять двумя руками, согнуть — бесполезно. Статуя с кием была неправдоподобно окаменелой. И если рабочий был подставным — он должен был быть, минимум, гениальным мимом, разыгравшим пред ними великолепную пантомиму отчаяния. Его лицо побагровело, пошло красными пятнами, на лбу вздулась жилка, но что б он ни делал — Мистрисс все так же стояла на правой ноге, улыбаясь восторженной публике галантной улыбкой.

Когда под свист зрителей парень ушел прочь «не солоно хлебавши», на смену ему вышло еще двое желающих, но ни у одного не получилось не только вырвать кий, но даже слегка пошевелить живую статую Мистрисс Фей Эббот.

Дамский оркестр врезал победный марш.

— Вы видите теперь, какова моя сила?! — сказала магиня, оживая, и с легкостью сломала несокрушимый кий о колено. — Верите ли вы теперь, что одной лишь магнетическою силою мысли я заставлю этот стул совершить вольный полет по воздуху? Или желаете доказательств?..

— Желаем, желаем! — охотно закричали из зала.

Цирк разразился овациями, требуя новый невиданный трюк.

— Тогда прошу сюда еще одного человека из зала… он должен быть настоящим смельчаком, который не убоится самих Ангелов бездны!

Под крики и аплодисменты на сцену вышел крупный господин в отличном костюме — в пиджаке, в поблескивающей золотой цепью жилетке, в темно-вишневом котелке и перчатках такого же цвета. Публика встретила его довольными криками, мужчина снял шляпу, раскланялся и зачем-то снова надел котелок.

В тот же миг из тьмы появился стул с гнутой спинкой «Братья Тонет». Жестом Мистрисс предложила мужчине занять место, и едва тот уселся, подняла свою тонкую руку и легонько ударила его по «куполу» головного убора. Стул с упитанным господином оторвался от пола, господин ухнул и непроизвольно вцепился толстыми сосисочными пальцами в сиденье… его рот так и остался приоткрытым от удивления, глаза медленно и упрямо лезли на лоб, точно надеялись спрятаться под котелок.

Приподнявшись на два метра, стул медленно полетел по кругу манежа. Круглоротая публика молча провожала его взглядом людей, еще не видывавших ни аэропланов, ни дирижаблей.

Облетев полный круг, стул приспустился и завис в полуметре от земли.

— Кто желает проверить, что над стулом нет никаких невидимых нитей, милости прошу! — пригласила всех Мистрисс.

Несколько человек, включая Дашу, рванули на манеж. Землепотрясная знала, как и где нужно искать, и могла поклясться, что не нашла никаких признаков ловкого трюка — стул висел в воздухе без каких бы то ни было технических приспособлений.

Взъерошенный студент рядом с ней даже залез на плечи своему другу в студенческой шинели политехнического.

— Нет, ничего нет, — крикнул он тому, на ком сидел. — Ничего, клянусь Богом!

— Ой, не гневи Бога-то, — с омерзением сплюнул стоявший рядом купец в шелковой рубахе. — Тьфу, чертовщина! — перекрестившись, он быстро пошел прочь на возмущенно поскрипывающих сапогах. — Сегодня же напишу околоточному, потребую прекратить беснования!

— Кто еще желает совершить полет? — вопросила Мистрисс. — Дам я не приглашаю, еще нарекут вас ведьмами, — Мистрисс многозначительно посмотрела прямо на Дашу и отвернулась. — Есть среди господ еще храбрецы?

— Я! — звонко крикнул очередной смельчак с галереи.

— Нет я!!!! Возьмите меня…

Стул с вишневым «котелком» громко плюхнулся на землю, «котелок» вскочил, не удержавшись, просел на занемевших от страха ногах, едва не упал, вызвав общий смех, и, спотыкаясь, побежал к выходу.

— Ну и что эта Мистрисс? — с обреченным видом Акнир пасла их столик в совершенно пустом буфете.

— Она — ведьма.

— Точно?

— Но нашей работе не угрожает вообще. Старая грымза, тощая как доска, почти без достоинств, — Чуб с достоинством поправила бюст, — у нее балахон прямо до пят. И даже руки в перчатках. А голые ноги, это голые ноги… считай, что у нас с ней разная целевая аудитория.

— А чего ты такая бледная?

— Я же говорю, она — ведьма! Мы намазали летательной мазью шесты. А она стул тирличем окатила, и он летает теперь как метла и выполняет все ее указания. А сама она не летает лишь потому, чтобы ее ведьмой не назвали… она прямо так и сказала.

— Обычное дело, — равнодушно восприняла новость Акнир. — Раньше, когда в цирке работали без страховки, почти все циркачки были из ведьм. В первую очередь — укротительницы и эквилибристки. Это ж наша парафия — летать, повелевать животными. Слепые не справлялись, рано или поздно они всегда разбивались. Либо их раздирали хищники.

— Потому мне и не нравится цирк! — Даша поняла, что давно намеревалась сказать это. — По крайней мере, этот, столетней давности. Он слишком жестокий… У нас на эстраде и в театре, знаешь, тоже не ягодки-цветочки, все ненавидят друг друга, интригуют, отравят, если надо. Но хоть хлыстом ни людей, ни животных не бьют. И во-още мне все здесь не нравится… все ваше Прекрасное Прошлое — Пфуй! — («Пфуй!» — единственное словечко, подцепленное Дашей Чуб в 1888-м, так приглянулся ей, что она пфуйкала к месту, и не к месту). — Всюду вонь, цирковой зоопарк… Я полжизни готова отдать за нормальную ванную! Или душ… кстати, душ хоть изобрели уже? Во-още ничего тут хорошего нет… кроме сапожек. — Чуб села, задрала юбку и подняла правую ногу, с огромным удовольствием разглядывая свою обувку — чудесные высокие ботиночки со шнуровкой. Тонкая кожа облегала ступню и щиколотку так плотно, что назвать ее «второй кожей» едва ли было преувеличением, а маленький каблучок-рюмочка и заостренный носок делали ножки столь изящными, что обе они могли претендовать на звание произведения искусства.

— Этого я и боялась, — печально сказала Акнир. — Возвращайся домой! Не бойся, я справлюсь сама, я могу и сама танцевать на шесте. Я знала: рано или поздно ты сорвешься… Дореволюционный цирк и правда жестокий. Тебе лучше уйти, пока никто у тебя на глазах не пристрелил цирковую лошадь со сломанной ногой.

— Пусть только попробует, я ему…

— Я не дам тебе никому ничего тут сделать! — железно сказала Акнир. И Чуб поняла: все это время ведьма боялась именно этого — ни маму, ни папу, а ее, Дашу Чуб, ее непредсказуемого срыва. — Я не позволю устраивать тут революции. Я пришла сюда за отцом… Признавайся давай, что случилось уже? Что за внезапная истерика?

— Да ничего, — Чуб достала из кармана портсигар, сунула в рот папироску. В Настоящем она никогда не курила, а тут — постоянно… возможно, потому что амбре лишенного дезодорантов Прекрасного Прошлого Даша могла воспринимать лишь сквозь полотно табачного дыма.