— Кожу берегите. Сдерут — новая не нарастет. Ни у королевского чиновника, ни у солдата.

— Не беспокойтесь… Что же касается будущего, помните — мы говорим с вами напрямую в последний раз. Посольство умывает руки.

Этому ледяному официальному тону противоречило живое любопытство, с каким Сааведра Фахардо продолжал рассматривать капитана. Тот кивнул, как бы принимая условие. Ибо с самого начала даже не сомневался, что если что — все будет именно так.

— На мой взгляд, верно, — сказал он. — В случае необходимости юный Иньиго послужит связным.

— Мне очень жаль, что это так, — ответил ему дипломат. — Ужасная досада.

Прозвучало вполне искренне. По крайней мере, искренней, чем прежде. Если помнить, кем был Сааведра Фахардо и чем занимался, эти слова удивительно его очеловечивали. Впрочем, Алатристе не склонен был углубляться в дебри, а просто пожал плечами с присущей ему невозмутимостью.

— Нам платят за риск. Вопрос теперь в том, как убраться отсюда подобру-поздорову.

Сааведра Фахардо невесело кивнул:

— Помилуй бог, сколько трудов, усилий, риска… И денег… денег… И все впустую.

— Бывает. Раз на раз не приходится.

— Так говорите, будто привыкли проигрывать.

— Сильней и чаще, чем вы можете себе представить.

Вот теперь наконец на лице дипломата появилось нескрываемое, открытое восхищение:

— Меня поражает ваше хладнокровие, сеньор Алатристе. И я по справедливости обязан вам сказать это.

— А чему же тут поражаться?.. Шпага при мне, на все прочее — воля божья.

В тот день меня во исполнение поручений капитана Алатристе словно ветром носило по всей Венеции. Завернувшись в плащ, то и дело оглядываясь, чтобы определить, не хочет ли кто омрачить мою будущность неотступной слежкой — никакая астрология в подметки не годится предусмотрительности, — я передавал сообщения от капитана нашим сотоварищам, а назад приносил доклады и вести. И за целый день не успел даже дух перевести. И под тихо падавшим снегом без устали мотался по заснеженным улицам и мостам с «Господи, спаси и помилуй» на устах и кинжалом под рукой, ежесекундно опасаясь, как бы те, кто шел мне навстречу или следом, не оказались шпионами Серениссимы. И во всей этой беготне и суетне не выходили у меня из головы строчки дона Мигеля де Сервантеса, которые не раз при мне читал вслух капитан Алатристе, оказавшийся, как видим, весьма даровитым наставником юношества:

Вчера и Нынче, видно, побратимы:

Все наши беды в прошлом коренятся —

Они неспешны, но неотвратимы[27].

Так или иначе, когда я воротился в дом Тальяпьеры, день уже мерк и наступали сумерки. И уже по дороге туда заметил темную фигуру, следовавшую со мной одним путем, и из предосторожности повернулся к ней вполоборота. Кто бы ни был этот неведомый попутчик, он явно не испытывал горячего желания попадаться кому на глаза, потому что шел под арками и отдавал явное предпочтение тьме, а не свету. Я раздумывал, что лучше — оторваться от него, припустив бегом, на первом же углу или идти дальше, делая вид, что не замечаю, но в тот же миг узнал Гуальтерио Малатесту. Тут мы оба вошли в арку, ведущую к дому донны Ливии.

— Здорово, мальчуган… Скверная погода для прогулок, а? Не находишь?

Я не ответил, надувшись спесью, как надувается на крупу кот. А Малатеста бесстрастно оглянулся в последний раз и зашел следом за мной под арку. И, войдя, мы молча двинулись по коридору, стряхивая хлопья снега с плащей и шляп. Дом, казалось, был пуст — наши шаги гулко отдавались по деревянному полу. Капитан Алатристе был у себя: сидел в той же позе, что и час назад — облокотившись о стол и вперив взгляд в разостланный план города. От купца-оружейника Педро Тобара и следа не осталось — мой хозяин был в кожаном колете, пока, правда, расстегнутом, и с кинжалом у пояса. Под рукой, на спинке стула висела портупея с золингеновской шпагой. На столе, кроме плана, имелись: кувшин вина, пустой стакан, канделябр-трехсвечник и германский пистолет. Я заметил, что курок поставлен на боевой взвод и оружие готово к действию.

Я уж было собрался доложить, но капитан не удостоил меня вниманием. Зато с пытливым интересом поднял глаза на Малатесту. Внезапно я почувствовал себя лишним в этом безмолвном диалоге и солгал бы вам, если бы сказал, что когти ревности не впились мне в сердце. На миг я испугался, что Алатристе прикажет мне оставить их наедине, — но нет. Он продолжал молчать и оставался по-прежнему неподвижен, если не считать, что разжал пальцы, обхватившие рукоять пистолета в тот, наверное, миг, когда в коридоре раздались шаги.

— Этот олух… — начал Малатеста.

Я не сразу понял, что речь идет о падре-ускоке. Итальянец кратко рассказал, как было дело. Еще один постоялец, тоже, как на грех, священник, узнал собрата и донес на него в венецианскую инквизицию. Ей было бы решительно нечего предъявить ускоку, кроме национальности, которая тотчас навлекла на него подозрение в том, что он — возможный враг Республики, так что стражники явились с обычной проверкой — установить личность и выяснить, что личность эта делает в Венеции. А для пребывания можно было найти сотню благовидных причин и спокойно уладить дело с помощью толики цехинов. Однако ускок потерял голову, заслышав шаги на лестнице, счел, что он в этой пьесе играет главную роль, и выскочил в окно.

— Он заговорит, как, по-твоему? — спросил капитан.

— Пока молчит. Держится. Иначе я едва ли смог бы разгуливать по городу.

— А ты уверен, что за тобой не следят?

— Minchia[28], капитан Алатристе… Можно подумать, мы вчера познакомились.

Они продолжали глядеть в глаза друг другу, словно два шулера, каждый из которых наизусть знает все трюки партнера. Наконец Малатеста ткнул себя в грудь большим пальцем:

— Тем более что он может выдать одного меня. Так что, если что, придут за мной. И только за мной.

— Это еще вилами по воде писано… — встрял я.

Малатеста встретил мое замечание гримасой насмешливой и злобной. Что касается капитана, то он перевел на меня леденящий взгляд. Побагровев от того, что выступил не вовремя и не к месту, я решил, что на ближайшее время стану нем как рыба и прикушу язык. Высшая степень мастерства, подумал я, не соваться под руку — под горячую особенно.

— А мальчуган-то прав, — заметил Малатеста. — Зависит от того, как взяться… Но пока я гуляю на свободе и никто меня ни о чем не спрашивает. И потому ты, сеньор капитан, в безопасности — опять же пока. И ты, и мальчуган, и все остальные.

Алатристе по-прежнему не сводил с меня глаз. Скажи то, что должен сказать, прочел я в них, а потом сиди помалкивай, пока не спросят.

— Ускорить дело с контрабандистом и его людьми невозможно, — сообщил я деловито. — Раньше полуночи ни одна посудина готова не будет. Мне сказали, что так было условлено заранее и сейчас уже ничего не изменить.