— Привет, — сказал он, как всегда, негромко.

— Приветствую вас, юные сограждане! — воскликнул я. — Не следует ли нам облачиться в наши официальные тоги? Цезарь призывает нас в сенат.

Эстор склонила голову набок и посмотрела на меня так, точно я приступил к поеданию живой кошки. А Коди ограничился тем, что очень тихо спросил:

— Что?

— Декстер, — начала Эстор, — почему мы не можем вместе с тобой поехать на вечеринку?

— Во-первых, завтра вам в школу. А во-вторых, боюсь, вечеринка для взрослых.

— Это означает, что там будут голые девицы? — усмехнулась она.

— За кого ты меня принимаешь? — возмутился я, сделав зверское выражение лица. — Неужели ты считаешь, что я посещаю вечеринки с голыми девицами?

— Ууууу… — произнесла она, а Коди прошептал:

— Ха…

— Но самое главное то, что там будут глупые танцы и множество отвратительных рубашек, которые вам видеть не полагается. Вы потеряете всякое уважение к взрослым.

— Какое еще уважение? — поинтересовался Коди.

Я пожал его руку и бросил:

— Отлично сказано! А теперь отправляйтесь в свою комнату.

— А мы хотим поехать на вечеринку, — захихикала Эстор.

— Не выйдет, — ответил я. — Однако, чтобы вы не убежали, я принес вам кое-какие сокровища.

Я вручил ей вафли «Некко», которые выступали в роли нашей тайной валюты. Эстор поделит их поровну с Коди, когда они окажутся вне зоны досягаемости чьих-либо жадных взоров.

— Ну а теперь, юные граждане… — продолжил я, и дети подняли на меня вопросительные взгляды. Я замолчал, горя желанием получить ответ, но не представляя, как задать вопрос. Не мог же я напрямую спросить: «Да, кстати, Коди, ты любишь убивать?» Именно это я хотел узнать, но о подобном с детьми беседовать не принято. В первую очередь это относилось к Коди, который был не более разговорчив, чем кокосовый орех.

Вместо него частенько брала слово Эстор. Раннее детство, проведенное ими в обществе злобного людоеда-отца, создало между ними симбиоз настолько близкий, что Эстор отрыгивала, когда газировку пил Коди. Сестра была способна выразить все, что происходило в душе у ее брата.

— Вы разрешите задать вам очень серьезный вопрос? — произнес я, а они обменялись понимающими взглядами. Затем одновременно кивнули. Создавалось впечатление, будто их головы сидят на одной рейке. — Речь идет о соседском псе.

— Я тебе говорил, — ответил Коди.

— Он постоянно валил наш бак для мусора, — добавила Эстор. — И залезал в наш двор. Ники пытался заставить его укусить нас.

— И Коди позаботился о собачке?

— Он — мальчик, — объяснила Эстор, — и любит такие дела. Я только смотрела. Теперь ты расскажешь маме?

Вот оно! «Коди любит такие дела». Я посмотрел на чих, а они взирали на меня так спокойно, словно только что поведали мне, что любят ванильное мороженое больше, чем клубничное.

— Я не расскажу вашей маме. Но вы никогда никому не должны об этом говорить. Никогда! Об этом будем знать лишь мы трое. Вы меня поняли?

— Да, — промолвила Эстор, взглянув на брата. — Но почему, Декстер?

— Большинство людей этого не поймет, включая вашу маму.

— Но ты же понимаешь, — произнес хрипловатым шепотом Коди.

— Да. И я могу помочь.

Я глубоко вздохнул и ощутил, как до меня через годы донеслось эхо той далекой ночи, когда мы с Гарри стояли под звездным небом Флориды. И сейчас я в точности повторил слова, которые тогда сказал мне Гарри:

— Мы будем ставить тебя на правильный путь.

Коди обратил на меня взор своих больших, немигающих глаз, кивнул и тихо бросил:

— Ладно.

Винс Мацуока владел небольшим домом в северном Майами в заканчивающемся тупиком проулке. Он был окрашен в светло-желтые тона с пурпурной окантовкой, что заставило меня серьезно задуматься о художественных вкусах коллеги. Перед домом росли несколько аккуратно постриженных кустов, а рядом с входной дверью находился своего рода кактусовый сад. К дверям вела вымощенная булыжником дорожка, освещаемая новомодными светильниками на солнечных батареях.

Чуть более года назад мне уже довелось побывать тут. Это случилось, когда Винс в силу только одному ему известных причин решил устроить костюмированную вечеринку. Я прихватил с собой Риту, поскольку суть маскировки состоит в том, чтобы носить маску. Она выступала в роли Питера Пена, а я в виде Зорро — темного мстителя с готовым к бою клинком. Когда Винс открыл нам дверь, на нем был облегающий шелковый наряд, а его голову украшала корзина с цветами и фруктами.

— Джон Эдгар Гувер? — поинтересовался я.

— Почти угадал. Я — Кармен Миранда, — ответил он и подвел нас к чаше с грозящим летальным исходом фруктовым пуншем.

Сделав глоток, я решил переключиться на содовую, но это, естественно, произошло до того, как состоялся мой разговор с опившимся пивом и разгоряченным существом мужского пола. Безостановочно гремела монотонная технопопса — музыку запустили на такую мощь, что возникало неукротимое желание добровольно провести себе трепанацию черепа. С каждой минутой этот костюмированный бал становился все шумнее и разнузданнее.

Насколько мне известно, с тех пор Винс не проводил увеселительных мероприятий подобного масштаба. Но в памяти людской оно, видимо, сохранилось, и Винсу, с уведомлением всего лишь за сутки, не составило труда собрать толпу восторженных типов, призванных стать свидетелями моего унижения. Винс был верен своему слову, и по всему дому, включая внутренний дворик, были установлены видеомониторы, на которых воспроизводились грязные фильмы. Чаша для фруктового пунша вернулась на свое место.

Слухи о предыдущей вечеринке еще не успели увянуть, и дом был набит буйными типажами, в основном мужского пола, накинувшимися на пунш с таким энтузиазмом, словно до них донеслась весть о том, что первый, получивший от его приема необратимое повреждение мозга, станет обладателем ценного приза. С некоторыми из этих весельчаков я даже был знаком. Эйнджел Батиста, «Не родственник», явился прямо со службы. С работы прибыли Камилла Фигг и еще несколько чокнутых типов из нашей лаборатории. На вечеринке присутствовали и знакомые мне копы, включая четверку, которая сегодня помогала сержанту Доуксу и мне. Остальных гостей, судя по всему, случайно подобрали в Майами-Бич, исходя из их способности громко издавать звук «У!», когда менялась музыка или на мониторах появлялась какая-нибудь особенно непристойная картинка.

Скоро вечеринка превратилась в нечто такое, о чем нам предстояло долгое время вспоминать с содроганием. К восьми сорока пяти я был единственным, способным самостоятельно держаться на ногах. Большинство копов, разбив лагерь рядом с чашей для пунша, держали прочную оборону с помощью локтей. «Не родственник» с широкой улыбкой дрых под столом. Его штаны куда-то исчезли, а на макушке бедняги кто-то выбрил обширную тонзуру.