— Посиди здесь, — бросает мне он, выходя из кабинета.

Я в отличие от него излишней тактичностью не страдаю и сразу после его ухода подхожу к двери и прислушиваюсь, ловя звуки милицейского райотдела.

Нифига. Видимо, к начальству советоваться пошёл. Возвращает лейтенант слегка взмыленным и покрасневшим, словно в бане вынырнул из парной.

— Что же ты сразу не сказал, что тебя из обкома сюда направили? — спрашивает он.

«Игнатовская Волга», — доходит до меня. Кто-то уже оповестил местное руководство, какой автомобиль меня привёз. В отличие от простых смертных, они, наверное, ещё и номера все знают. Чья колесница небожителей с каким номером катается. Так что моего попутчика идентифицировали влёт.

— Вот пиши, — кладёт он передо мной лист бумаги и ручку, — «Прошу уголовное дело в отношении гражданина Терентьева В. А. прекратить в связи с примирением сторон…»

— Вы же сказали «нельзя», — удивляюсь.

— Забрать нельзя, — морщится он, — а написать «заявление в отказе от претензий», можно.

— А в чём разница?

— Слушай, не умничай, а? — злится лейтенант, — ты дату внизу поставил? Подписывай и можешь быть свободен.

Копию я, понятное дело, на руки не получу. Надо было писать под копирку, проложив между листиками тонкую, угольно-чёрную бумажку. Но я не волнуюсь.

Если в райотделе считают, что в отсутствии дела заинтересован обком, его закроют, едва я выйду за порог. «Статья» лёгкая, телесных повреждений никто, кроме самого раздолбая Терёхи, не получил.

Так что теперь внутри административного аппарата всё рассосётся, будто и не было ничего.

* * *

— Всё, коллега, — говорю я Виталику Терентьеву, — теперь ты чист перед законом, и во всех отношениях свободный человек. Заявление на руки мне не отдали, но ты можешь сам сходить в любой момент и убедиться.

— Вот ещё, самому в ментовку ходить! — легкомысленно заявляет Терентьев. — Лучше уж я тебе на слово поверю.

— Ну всё, свою часть обязательств я выполнил, — протягиваю ему объектив.

— А я насчёт своей не уверен, — разводит он руками, — тётка Ваграмяну фотки подложила. Он её на следующий день спросил: «Откуда они взялись?» Та ответила, мол: «Парень на работу хочет устроиться, если нужно — придёт». И всё, тишина.

— Это не от тебя зависит, — успокаиваю его. — Всё пучком! Спасибо за шанс.

— Да ладно, — смущается он, — и ты, если что, не держи зла. Мне тогда тётка подсказала на неисправность в камере всё свалить. Я и не подумал, что у кого-то из-за этого проблемы могут случиться. Всё же потом заработало, — он искренне пожимает плечами.

— Бывает, — уклончиво говорю я.

На деле я считаю его поступок засранством чистой воды. Начиная с пьянки во время съёмок и заканчивая попыткой подставить из-за своей оплошности незнакомых людей.

Ну, пускай Ваграмян сам с ним нянчится, если уволить не может. Хотя, может, эта ситуация для него уроком станет. Вдруг парень, правда, осознал и решил встать на путь исправления?

— Может, мы совсем поменяемся? Не хочешь? — спрашивает Виталик, доставая из сумки мой кассетник.

— В каком смысле, насовсем? — изумляюсь я.

— Объективов у нас всё равно три, — поясняет он. — И пацаны больше на «Киев» снимают. Так что его, наверное, со дня покупки не распечатывали. За неделю никто не хватался, так и ещё лет десять не хватятся.

— А если хватятся? — спрашиваю.

Не то чтобы я всерьёз рассматривал такую возможность, просто интересно, какая картинка нарисуется у этого типа в голове.

— Ну, поищут, не найдут и спишут, — заявляет Терентьев. — Ну что? Договорились? Вещь, знаешь сам, хорошая, дорогая.

— Не, Виталь, не договорились, — говорю я. — Если что, я лучше объектив в магазине куплю.

— Как знаешь, — скучнеет он

В его взгляде светится что-то между сочувствием и презрением. «Лох, — думает он про меня, — провинциальный лошок, такую возможность упускает…»

Я подозреваю, что от своей судьбы Виталик Терентьев не уйдёт. Одно заявление в милиции он закрыл, но такой пытливый молодой человек обязательно найдёт новые неприятности. Главное, чтобы меня в этот момент поблизости не оказалось.

— Бывай, коллега, — хлопаю его по плечу и направляюсь к троллейбусной остановке.

* * *

— Ветров, ты — дикарь, — смеётся Кэт. — Кто же приглашает девушку на свидание в кафе-мороженое?

— Ну, извини, — я развожу руками. — На ресторан у меня денег нет.

— Ты ещё и жадный, — моя собеседница распахивает глаза в наигранном возмущении. — Боже мой, с кем я связалась.

— Я не жадный, я гордый, — поправляю её, — чужих денег мне не надо, а своих у меня пока нет.

— Значит, на аппаратуру у тебя деньги есть, а на девушку нет? — продолжает она.

— Первым делом самолёты, забыла, что ли.

Выпендривается она, между прочим, зря. Место, в котором мы сидим, очень приличное. Та самая «Чародейка», где пекут умопомрачительно вкусные торты. В одном из залов и сейчас стоит очередь за вожделенными сладостями.

Второй зал оформлен основательно: деревянные столики с тёмно-зелёными скатертями, на стенах резные панели и мозаики на всякие былинно-сказочные темы: от чудо-богатырей до невиданных зверушек.

Видимо, кафе изначально задумывалось как детское, но благодаря своему географическому расположению поменяло статус. Здесь обедают, по большей части, солидные люди — в основном горкомовские работники. На нас с Кэт, джинсово-неформальских, они посматривают с неодобрением и, как мне кажется, скрытой завистью.

Мы едим из высоких металлических креманок пломбир, щедро политый шоколадом и засыпанный орехами, и пирожные «картошка», рецепт которых после Перестройки был утерян вместе с социалистическими идеалами.

Мне хочется праздника. После того, как дело сделано, Орлович получил по заслугам, а я выбил из него по-настоящему ценный приз и сделал важный шаг для своего дальнейшего развития, внутри образуется какая-то странная пустота.

Словно вершина, которую достиг и теперь тебе предстоит спуститься вниз, чтобы двигаться дальше.

А спускаться не хочется.

Хочется постоять на ней ещё немного, вздохнуть полной грудью, понаслаждаться видами… Чуточку продлить свой триумф.

Так что свою победу над мировой несправедливостью я решаю отпраздновать, прихватив с собой Кэт, которую уже привычно навещаю, оказываясь в Белоколодецке. Потому как праздновать в одиночку — это уже признак алкоголизма или нервного расстройства.

— Вот что ты за человек, — говорит Кэт и, несмотря на всё своё возмущение, уписывает в обе щёки пирожное «картошка». Когда она заканчивает, с сожалением собирает крошки. — Как я тебя, такого неотёсанного, со своими друзьями знакомить буду? Опозоришь же меня.

— С какими друзьями? — удивляюсь. — Разве я с ними ещё не знаком?

— Далеко не со всеми, — она задумчиво морщит нос. — Я про друзей по худграфу.

— Ты на каком сейчас курсе? — уточняю.

— На четвёртом, — говорит Кэт. — Точнее, закончила четвёртый, ещё год остался.

— Что дальше думаешь? — спрашиваю больше из вежливости, чем из любопытства.

— Я не знаю, — хмурится она. — Не хочу об этом думать. Давай сменим тему.

— Погоди-ка, — говорю я. — Тебе же вроде нравится