твои, вот здоров ты хвастаться.

— Нет, серьёзно, товарищ Игнатов вчера так и сказал.

— Так вот почему тебя вчера товарищ Игнатов отпрашивал, — с облегчением выдыхает Марина.

— А он разве не объяснил?

— Нет конечно. Буркнул «по работе нужен» и трубку бросил. Ты думаешь, они хоть что-нибудь объясняют? — Марина поправляет выбившийся из причёски непослушный локон. — Молодые фотографы, как интересно! А кто ещё будет участвовать?

— Да я не знаю никого! — отмахиваюсь я от неудобного вопроса. — Главное, что выставка уже в сентябре, а мне фактура нужна, чтобы в грязь лицом не ударить.

— Ах, фактура! — хмурится Няша. — Так я для тебя фактура⁈ Вот Лиходееву свою и выставляй, раз она так областным экспертам понравилась.

В голосе у неё звучит неприкрытая ревность.

— Мариночка, — говорю, — ну уж ты-то должна понимать. Это ведь не бездушный мир западного глянца, в котором ценятся только красивые мордашки. Советская фотография должна быть идейной, подавать пример, звать за собой. А ты у нас не просто спортсменка-комсомолка и просто красавица, ты ещё и самый молодой главный редактор в области.

— Ой, вот только не надо мне зубы заговаривать, Ветров, — говорит Марина, но я прекрасно вижу, что ей приятно.

— Теперь понимаешь, что твоё фото просто обязано быть на этой выставке? — спрашиваю. — Ну, что, договорились?

Она протягивает мне свою ладошку.

— А ты точно не планируешь в область перебираться?

Она задерживает рукопожатие, словно думает, что при таком телесном контакте сможет учуять, если я солгу.

— И что я там буду делать? Ваграмяна фотографировать? — совершенно искренне отвечаю я. — Так он не фотогеничный. Я, Мариночка, такого главного редактора, как ты, ни на кого не применяю. Ты, можно сказать, моя муза.

— Вот балабол, — смеётся она. — Ты в понедельник на работу выйдешь?

— Как штык, — отвечаю. — Мне четвергом больничной закрыли. Так что пятничное отсутствие исключительно на совести товарища Игнатова.

— Ох, — вспоминает вдруг она. — Как твоя рана? Точно всё зажило?

— Показать? — я берусь за край футболки.

— Лучше не надо, — Мариночка чуть меняется в лице. — Я всю жизнь крови боюсь. И всего, что с ней связано. Так и не нашли ведь того, кто это сделал?

Я пожимаю плечами. «И не найдут», — думается мне. Единственные два свидетеля будут молчать, ну а виновнику раскрывать себя тем более без надобности.

— Так, — говорю, — ты не переводи тему. Раз ты согласна, то давай назначать время.

— Да я не знаю, — Марина вздыхает. — Ты же знаешь нашу работу. Вечно что-нибудь случается.

— Тогда давай завтра, — предлагаю. — Как раз у тебя выходной, а я по работе соскучился.

— Ну давай, — с сомнением тянет Няша. — А где?

Тут уже мне долго раздумывать не приходится. Идея у меня давно продумана. Подосинкина, конечно, пытается сопротивляться, но я напоминаю про обещание, а потом беру на слабо.

Так что мы договариваемся на завтра на всё те же семь утра, чтобы поймать утреннее солнышко. Пускай снимки и не цветные, но утренний свет куда мягче жёсткого полуденного. Просто утренний «золотой час» любят далеко не все. Для этого ведь нужно вставать ни свет, ни заря.

А у меня появляется новый пункт в списке дел на сегодня. Стратегические запасы плёнки потихоньку исчерпываются, а ещё это хороший повод увидеться с Людмилой Прокофьевной Леман.

На встречу с Леман я спешу как пылкий влюблённый, однако причины у меня далеко не романтические, а вовсе наоборот глубоко меркантильные.

Мои финансы подходят к тому состоянию, когда за них становится тревожно. Ремонт крыши заставил вытащить всю мою часть дохода с книжных оборотов, так что я сейчас надеюсь на новые свадебные заказы.

Понятно, что настоящий сезон начнётся в августе, хотя все вокруг поголовно атеисты, однако в сельской местности традиции особенно сильны, и желающих играть свадьбы в середине лета немного.

* * *

Рыжеволосая продавщица Настя, если я правильно запомнил имя, лукаво прикусив нижнюю губу, пробивает мне покупки. Я беру двадцать пачек 65-ой «Свемы» и ещё десять 125-ой, десяток металлических кассет про запас, несколько упаковок фотобумаги разного формата и фабричные реактивы.

Хватит уже Митрича обирать, пора и своим умом жить.

— Людмила Прокофьевна у себя? — солидно интересуюсь, чтобы подкрепить у продавцов статус особого клиента.

Это дело нужное, вот как меня сегодня быстро и хорошо обслуживают. Рыженькая без напоминаний даже из другого отдела прибежала.

— У себя, — говорит продавщица и отчего-то неуместно хихикает. Впрочем, все её гримасы я списываю на живость характера.

Дверь в закуток заведующей неожиданно оказывается заперта. Обычно она открыта нараспашку, чтобы исключительное трудолюбие Людмилы Прокофьевны было видно любому, кто окажется поблизости.

— Вы к кому? — словно на стену, натыкаюсь на возмущённый голос, что удивительно, мужской.

— К заведующей, — говорю. — Это ведь кабинет заведующей, я не ошибся?

— Нет, не ошиблись, молодой человек. Совершенно правильно зашли, — сидящая за столом Леман расцветает приветливой улыбкой. — Вы по какому вопросу?

— Книгу жалоб и предложений хотел попросить. У вас имеется такая? — я принимаю её игру, оглядывая при этом визитёра.

Мужчина, одетый в прокурорский мундир, очевидно перед моим появлением стоял вплотную около стола.

Появление постороннего заставило его сделать шаг назад, и сейчас он сложил руки на груди, словно говоря: «А я ничего, я тут просто мимо проходил и заглянул».

У него волевое моложавое лицо, которое в сочетании с полностью седыми волосами выглядит очень импозантно.

Людмила Прокофьевна изумлённо приподнимает бровь.

— Пожаловаться хотите? Вас плохо обслужили?

— Исключительно хорошо, — говорю. — Хотел благодарность написать с предложением выписать вашим сотрудницам двойную премию.

— Вот даже как, — заведующая картинно округляет губки и хлопает ресничками, словно оленёнок Бэмби.

Кабинет у Леман маленький, так что я остаюсь стоять у двери, и мы невольно создаём углы равностороннего треугольника.

И первой это замечает Леман. Если поначалу она выглядела удивлённой, то сейчас вся эта ситуация Людмилу Прокофьевну изрядно смешит.

Действительно, мы с прокурором явно находимся в разных весовых категориях, и это выглядит комично.

— Книга жалоб и предложений в торговом зале, — говорит Леман, как ни в чём не бывало. — Продавщицы вам разве не сказали?

— Это я сглупил, — говорю. — Почему-то решил, что она у вас.

— А это подождать не может? — прокурор едва скрывает злость.

— Это моя работа, Сергей Устинович, — строго говорит ему Людмила Прокофьевна. — Вы же знаете, покупатель — всегда прав. Пойдёмте, молодой человек, я вам помогу её найти, — заведующая делает попытку подняться с места.

— Погоди-ка, а ты случайно не Ветров? — вклинивается в разговор прокурор.

— Случайно он, — говорю. — А мы разве знакомы?

— Я твои фото видел.

— Вот уж не знал, что я такой знаменитый, — удивляюсь. — А оказывается, меня уже незнакомые люди узнают.

Понимаю, что зарубаться сейчас и фехтовать остротами с этим серьёзным мужиком в мундире у меня нет абсолютно никаких причин.

Но вот есть у меня такая дурацкая черта, не умею сдавать назад. Отсутствуют у