Ну и наплевать, что тут нет паровозов и электричества. Зачем они будут нищему старику без гроша в кармане, у которого нет близких людей?

Мне захотелось утешить Анастата, и я сказал:

– Слушайте, а кто вам сказал, что вас депортируют обратно именно в вашем возрасте? Вполне возможно, что вас вернут обратно в том возрасте, какой у вас был в момент перемещения сюда. А что? Это было бы только справедливо. В каком виде взяли, в таком же виде и вернули. Согласно закону о правах потребителя…

Может быть, вас вернут в тот самый момент, когда вы потеряли сознание на берегу моря. Помните, вы мне рассказывали? Ну вот, а теперь вы проснетесь на том самом берегу и будете таким же молодым, каким были тогда. Разве не здорово? У вас получится прожить как бы две жизни. Одну вы прожили здесь, в Херсонесе десятого века, а вторая вам еще только предстоит.

Вы станете инженером, как собирались, и сделаете карьеру. У вас будет семья и дети, а на счету – кругленькая сумма. Все, как у людей.

Вероятно, мои слова прозвучали убедительно. Или всякий человек хочет услышать слова надежды и радостно верит им?

Анастат улыбнулся, в глазах засверкали огоньки давно прошедшей молодости.

– Вы действительно так думаете? – чуть запинаясь, спросил он. – Я могу вернуться обратно молодым? И вторично прожить жизнь?

– Только я прошу вас не забыть, – веско сказал я. – Умоляю вас, милый Николай Константинович! Если с вами такое случится, чего я вам, да и себе очень желаю, то не делайте глупости. Доживите до тысяча девятьсот шестнадцатого года, а потом быстро сажайте семью на пароход и дуйте куда-нибудь подальше от нашей любимой родины. Вспомните мои слова, не доведите себя до беды…

– Ну-у, – блаженно прикрыл глаза епископ. – Это еще когда будет, дожить надо. Тысяча девятьсот шестнадцатый – это не скоро. А вот молодость, перспективы…

– И непременно разберитесь с фимозом. Уверяю вас, что это несложная операция, даже в ваше время. Сделайте ее, и мир засверкает для вас новыми красками.

Я оставил старика предаваться приятным мечтам, а сам ушел в комнату к Любаве и лег на кровать. Нужно было все обдумать. Неужели действительно есть надежда вернуться в свое время? В милый сердцу двадцать первый век? Вдруг и мне, как Анастату, однажды во сне отец скажет – все, ты выполнил свою миссию и можешь быть депортирован обратно? Наверное, так и будет. Правда, я не знаю, когда именно.

С Анастатом понятно – его роль была в том, чтобы сдать мне город и крестить меня. В дальнейшем у него нет роли в истории. А вот как быть с князем Владимиром? В чем моя роль: только крестить Русь, и на этом – все? Или я должен буду довести дело до конца? А что значит – до конца? Может быть, меня, как и престарелого епископа, собираются держать тут до глубокой старости?

Этого я не знал. И спросить не у кого. Но подумать было о чем…

Кафедральный собор Херсонеса был убран цветами. Гирлянды цветов украшали каждую икону перед алтарем. Цветы также были развешаны красиво сплетенными венками на побеленных стенах храма.

От этого все здесь казалось по-особенному праздничным. Да ведь и причина была: крещение князя киевского Владимира и его ближайших сподвижников. Были ли в истории херсонесского кафедрального собора события более значительные?

Перед храмом на площади волновалась толпа местных жителей. Им было чему удивляться и радоваться. Никто здесь не ожидал такого неожиданного поворота событий.

Грозная киевская рать осадила город, потом взяла его. Впору было ожидать грабежей и гибели большей части населения. И что же? Вместо этого сам киевский князь захотел принять святое крещение, сделаться христианином. Разве можно было ожидать такого от извечного врага Византийской империи?

Ведь если Русь станет христианской страной, то прекратятся набеги на греческие города. Русь станет союзной державой, мощным и надежным соседом на севере. Могли ли жители Херсонеса мечтать о таком?

Но вот это происходило у них на глазах.

Крещение пришлось отложить на два дня. Накануне в нашем лагере прошла большая тризна по погибшим в ночном бою с пришельцами из времени. Пылал огромный погребальный костер, куда положили всех павших дружинников, а на самую высокую точку – Аскольда Кровавую Секиру в нарядном облачении. Все видели, что именно князь черниговский Аскольд ценой собственной жизни убил главного из нападавших демонов – чудовище в человеческом обличье, дышащее смертоносным огнем. Об этом подвиге потом станут слагать легенды, рассказывать их у походного костра и детям дома, чтобы те учились мужеству на примере отважного Аскольда…

Когда костер догорел, состоялась тризна. Конечно, я был на ней главным действующим лицом, но про себя уже понимал, что это – последняя тризна, в которой участвует киевский князь. Тем не менее крещение я все же отложил еще на день, чтобы как-то разнести по времени эти два исключающих друг друга события…

Вместе со мной пошли принимать крещение многие ближние дружинники. Но далеко не все. Например, все русы наотрез отказались креститься. Воевода Свенельд, старший из ближних дружинников Фрюлинг и все остальные воины-русы даже не приблизились к христианскому храму. Они ничего не сказали о том, что думают о моем поступке, но в глазах их я читал возмущение и разочарование.

Добрыня Никитич во всеуслышание заявил о том, что давно крещен и не нуждается в повторном таинстве. Так же поступил и Алексей – он вообще был сыном священника.

Зато неожиданно желание принять крещение высказал инязор Овтай Муромский. Вот уж от кого я не ожидал!

– Хочу, чтобы мой народ был всегда вместе со славянами, – объяснил инязор Овтай. – И вижу, что киевская держава станет поклоняться Христу. А раз так, то и муромский народ пусть будет христианским.

– Но тогда тебе придется расстаться с Текшонем, – сказал Добрыня Никитич. – Конечно, я понимаю, что ты будешь удивлен, потому что это совершенно противоречит всем прежним обычаям, особенно воинским, но христианство очень не одобряет связь между мужчинами. Знаешь, когда два воина ложатся в одну постель, то в христианстве это считается нехорошо.

– Текшонь умер вчера от раны, – сказал Овтай и помрачнел. – В ночном бою он стоял рядом со мной, и огонь изо рта у проклятого демона поразил его. Текшонь очень мучился, его было не спасти, и к утру мне пришлось его убить. Так что я исполнил свой долг перед ним.

Сначала принять святое крещение должен был я, а сразу за мной – Овтай.

Епископ Анастат встретил нас на пороге храма, и уже вместе с ним, рука об руку, мы вступили в кафедральный собор. Здесь царила исключительно торжественная атмосфера. Кроме богатого убранства цветами, все золотые и серебряные предметы были натерты до блеска. Сверху при нашем появлении грянул хор кастратов, славящий Господа.

Как объяснил мне загодя Анастат, херсонесский храм пользовался славой по всей империи, потому что имел хор кастратов не хуже, чем в столице – Константинополе. Высокое качество хора достигалось благодаря целенаправленной селекции. Из захваченных в плен рабов отбирали юных мальчиков и, кастрировав, воспитывали из них певцов. Ангельское звучание десятков голосов кастратов разливалось по всему пространству собора. Голоса звенели, переливались и звучностью и нежностью превосходили пение птиц небесных!