– Ты его получишь, – галантно произнес Эндрю.

– Габриэлла ведет телевизионную программу, – напомнил Джанкарло, обернувшись к Клер.

– Да, знаю, говорили на конференции, – кивнула Клер. И обратилась через стол к Габриэлле: – И каким же темам посвящены ваши передачи?

– Ну, все что касается истории, культуры и искусства, так что они весьма разнообразны, – ответила Габриэлла. – Я брала интервью у самых выдающихся художников и артистов нашего века: Умберто Эко, Лучано Паваротти, Роберто Бениньи… – Она покачала головой, как бы давая понять, что это лишь малая часть из списка ее выдающихся гостей. – А у вас в Америке есть аналогичные программы?

– Не знаю, не скажу. Впрочем, я почти не смотрю телевизор.

– Ну конечно, это и понятно. Должно быть, очень трудно создать такую программу в Америке, поскольку у вас в стране история и культура лишь в зачаточном состоянии.

– Просто уверен, таких шоу, как ваше, в Америке нет лишь по одной причине. Там нет подобных вам телеведущих, в том-то вся и проблема, Габриэлла, – дипломатично заметил Ходди.

– Вы очень любезны.

– Думаю, Ходди прав, – подхватил Эндрю. – Габриэлла обладает большими знаниями в области искусств и истории, чем кто-либо из известных мне людей. Сколько у тебя дипломов, дорогая? Три?

– Да, три. Я слишком, даже чересчур образованна.

Эти слова Габриэлла адресовала Клер и произнесла их с каким-то удивлением, точно для нее самой это было открытие. И одновременно – с торжеством в голосе.

“Габриэлла ненамного старше меня, – с грустью подумала Клер. – По крайней мере, на вид. Три диплома? Не женщина, а супермен какой-то! Разве это честно, когда все достается одному человеку – и красива, и умна?… ”

– Нет, конечно, я не считаю Венский университет, – продолжила Габриэлла, – поскольку я получила там лишь почетную степень.

– Последний раз, когда был в Америке, – вмешался Эндрю, – несколько раз смотрел там телевизор. И каждое ток-шоу заканчивалось дракой. Уверен, не все американцы столь безнадежны, этого просто быть не может, но впечатление создалось такое, будто там любой человек с улицы может стать телеведущим и при этом совершенно неважно, обладает ли он хоть какими-то знаниями.

– Тогда я с легкостью могла бы стать там звездой? – спросила Габриэлла с ослепительной улыбкой.

– Не только там, но и где угодно, дорогая, – галантно заметил Эндрю, хотя у Клер создалось впечатление, что он смущен бесстыдным эгоизмом и самоуверенностью Габриэллы. Она вела себя так, словно постоянно находилась в свете прожекторов. Настырность, напор, даже некоторая наглость – может, в телестудии это и уместно, но только не здесь, в столовой среди гостей.

– Еще вина? – Джанкарло не стал дожидаться ответа. Взял со стола бутылку и подлил в бокал Клер. – Ее порой трудно выносить, верно? – тихо спросил он и украдкой покосился на Габриэллу.

– Слишком уж много у нее имен.

Джанкарло с трудом подавил смешок.

– Да, это звучит крайне претенциозно. Здесь, между собой, мы называем ее Ла Контесса – Графиня.

– Это из-за ее, э-э, манер?

Клер выпустила все прилагательные, которые могли бы характеризовать Габриэллу: высокомерная, эгоистичная, самовлюбленная.

– Нет, потому что она на самом деле графиня. Но “контесса” – это австрийский титул, не итальянский, – пояснил Джанкарло с еле заметной гримасой неудовольствия, по-видимому означавшей, что с австрийскими графинями не все так просто. – Впрочем, думаю, у нас есть более интересные темы для разговора, не правда ли? – тихо спросил он и словно ненароком положил руку ей на колено.

О боже! Это ведь уже не просто дружеский жест?…

Ходди наклонился и заглянул Джанкарло в глаза.

– Почему сегодня здесь не видно роскошной твоей невесты, а, Джанкарло? Натали, если не ошибаюсь?

Невесты?

Клер взглянула на Джанкарло – тот словно язык проглотил. Затем откашлялся и сказал:

– Уехала в Милан, по делам.

Рука его соскользнула с колена Клер.

– Ты вроде бы говорил, она работает в индустрии моды? – не унимался Ходди.

– Она маркетинговый управляющий в фирме “Дольче и Габбана”.

– Потрясающе! И что, у нее есть скидки на все эти замечательные туалеты?

– Вообще-то это демонстрационные образцы. Сотрудники должны носить их на работе.

– Лично я считаю Натали исключительно красивой девушкой. Я вообще всегда считал итальянских женщин самыми красивыми в мире.

Клер молча сидела между этими двумя собеседниками, и ей ничего не оставалось, как терпеливо слушать дифирамбы Ходди в адрес элегантных и прекрасных итальянок. Целый поток новой информации: у него есть невеста, она шикарная женщина, настоящая красавица, зовут ее Натали, и, очевидно, она очень неплохо устроилась в этой жизни. Клер заметила также, что упоминание имени Натали вызвало живейший интерес у Ренаты, та навострила ушки и с любопытством поглядывала через стол на сына и Ходди, боясь пропустить хоть слово.

Клер взглянула на Джанкарло. Он выглядел смущенным. Должно быть, это правда, раз он не отрицает ни слова из сказанного ранее. И еще, очевидно, он не хотел, чтобы она узнала о его невесте. Что ж, это многое объясняет. Настроение у Клер было хуже некуда, и терзала ее теперь лишь одна проблема: в какой момент ей лучше вежливо распрощаться и убраться ко всем чертям из этого дома.

30 ноября 1617 года

– Мы проплывали мимо островов, тех, что к югу от Истрии, и на нас напали пираты из Далмации, – говорил Пьеро де Пьери, не поднимая глаз и нервно сжимая в руках шляпу.

“Волнуется, и правильно делает”, – подумал Джироламо Сильвио. Венецианский адмирал стоял один-одинешенек в центре Зала Четырех дверей, что находился во дворце, и докладывал дожу, синьориии Совету десяти. Он вспомнил, что за все время службы адмирал докладывает дожу впервые – ведь когда корабли благополучно возвращаются в гавань, в том просто нет нужды. Но прошли слухи, что последняя вылазка адмирала потерпела полный провал, что корабли его даже не успели покинуть Адриатику.

Сильвио заерзал в кресле и по очереди осмотрел лица других членов Совета десяти. И вдруг интуитивно почувствовал, что сообщенное адмиралом противоречит его собственным планам и интересам. Конечно, мало кому понравится вдруг узнать, что пираты хозяйничают так близко к дому. Но когда другие узнают то, что было известно ему, все сразу поймут – угроза куда как серьезнее. Но поймут ли они, с горечью подумал он. Слишком уж часто в прошлом мудрые его советы игнорировали люди менее информированные. Только не в этот раз, поклялся он про себя. Само существование республики под угрозой.

– Они называют себя “ускоки”, то есть “беглые”, – сказал де Пьери, невысокого роста мужчина с широкими плечами и темной, словно задубевшей, кожей.