И мама верит, как всегда. Или делает вид, что верит. Ольга понимает, что маме просто некуда деваться, и от этого становится совсем тошно.

– Что, и с Филькой своим рассорилась? – спрашивает мама, пряча за насмешкой облегчение.

– С Филькой? – удивляется Ольга. – Не… Так то ж Филька!

Они смотрят друг на друга и заговорщицки улыбаются. Потом мама снова становится серьезной.

– Вот с ним и гуляй, – говорит она. – Не ходи одна. И не вздумай никуда лазать, никаких гаражей и домов под снос, никаких безлюдных мест, ясно? Гуляйте во дворе. Ты понимаешь почему?

Ольга кивает.

Час спустя она вывязывает Послание, пока мама дремлет в кресле с раскрытой книгой в руке. «Еда», «нет», «думать», «завтра». Книга с глухим хлопком падает на пол, и мама вскрикивает во сне, но не просыпается, только хмурится особенно, непривычно горько. Ольга откладывает Послание и теребит ее за рукав.

– Ма, ложись давай, – говорит она.

Мама смотрит на нее мутно, как только что открывший глаза щенок, выбирается из кресла и, горбясь, плетется в ванную. Пока она стоит под душем, пытаясь смыть въевшийся в кожу запах лекарств и болезней, Ольга довязывает последние узлы и заканчивает под щелчок шпингалета. Мама выходит из ванной в ночнушке в горошек; со слипшихся кудряшек еще капает. Ее лицо блестит от крема, ресницы без косметики кажутся почти белыми, а глаза – ярко-розовыми. Ольга включает ночник и гасит верхний свет.

– Точно никаких мальчиков? – спрашивает мама, когда они уже лежат в своих кроватях, разделенные сероватой темнотой.

– Конечно точно, – дает Ольга единственный правильный ответ, и мама с успокоенным вздохом переворачивается на другой бок, но не улыбается. Этой ночью она не улыбается.

Утро такое теплое, что Ольга снимает кофту и повязывает ее вокруг талии. Два вареных яйца, спрятанных в карман, постукивают по ногам. Чтобы срезать дорогу, она ныряет в дыру в заборе и несется через пустырь, расчищенный под стройку, небрежно перескакивая через глинистые колдобины. Из-под расколотых плит рядом с вагончиком пробиваются пушистые шары одуванчиков. Ольга сворачивает с пути, чтобы сорвать и обдуть парочку, и видит чью-то руку, мертво торчащую из бурьяна по ту сторону нагромождения бетона.

В животе кувыркается холодное. Ольга разом понимает, что она одна, что заброшенная стройка – и есть безлюдное место. Именно в таких местах можно наткнуться на всякое. На алкашей с сизыми лицами и огромными багровыми носами, которые будут молча сверлить тебя странными напряженными взглядами. На кучку курящих старшеклассников: «Только вякни кому!» – «Больно надо…» На скользкие бесцветные резинки, от которых Филька оттаскивал их с Янкой, чуть не плача. Можно нарваться на разлагающихся мертвых собак, с которых содрали шкуры, с клочками шерсти, прилипшими к почерневшим мышцам и жилам. На заплаканную женщину, сидящую прямо на земле среди мусора и битого стекла с юбкой, задранной до пояса, которая станет орать: «Пошла на хер отсюда! Чо уставилась? Пошла на хер!» На дохлых крыс. Или на огромную живую крысу, которая будет с истошным писком бегать по кругу, а потом с визгом метнется прямо в лицо, и Ольге только чудом удастся отбить ее ладонью (и мерзкое ощущение горячей влажной шерсти сохранится надолго, очень надолго).

А можно нарваться как сейчас. Ольга хочет убежать. Она понимает, что надо бежать, но вместо этого подбирает ветку и карабкается на плиты. Балансируя на коленях, она дотягивается веткой до рукава, подцепляет и тянет. Черная болонья сдвигается слишком легко, и Ольга едва не теряет равновесие. Ее окатывает волной ужаса; ветка дергается в руке, и, подцепленная острым концом, из бурьяна вылетает старая куртка. Несколько мгновений Ольга, оглушенная ударами сердца, тупо смотрит на торчащие из дыр клочья синтепона. Просто большая куртка, драная, изгаженная до невозможности, выброшенная или забытая.

Ольга думает о хозяине куртки и понимает, что он не из тех, на кого стоит нарываться в безлюдном месте. Отбросив ветку, она соскальзывает на землю и бежит дальше.

По другую сторону от едва начатого фундамента на трубах, уложенных в ряд и уже проржавевших, разлеглись дворняги. Едва увидев их, Ольга облегченно улыбается. Поравнявшись со стаей, она тихонько свистит. Собаки переглядываются, будто выясняют, чья сегодня очередь, и крупный черно-палевый кобель в роскошных свалявшихся штанах встает, потягивается и неторопливо спрыгивает на землю.

Дальше Ольга бежит уже не одна. Страшная куртка вылетела из головы, упорхнула помойной вороной. Ветер щекочет непривычно голые руки. Настоящее лето, как в книжках.

Вокруг качелей в Янкином дворе собралась толпа – человек шесть, а то и семь. Ольга пытается разглядеть, что там происходит, но обзор загораживают двое больших – то ли из шестого, то ли из седьмого класса. Она встает на цыпочки; в центре толпы происходит какое-то быстрое движение. Слышен слабый возглас «Отдай!», и все ржут. По поднятым над головами рукам плывет зачуханная шерстяная шапочка. Стоящий впереди шестиклассник не глядя сует ее Ольге; она машинально берет шапку, не понимая, что происходит. «Да отцепитесь от нас!» – визжит кто-то, и Ольга, орудуя локтями, пролезает вперед.

У качелей держат оборону близнецы из пятого подъезда. Сашка, красный как помидор, уже собирается реветь. Наташка, оскалившись, обеими руками натягивает на лоб серую шапочку, такую же, как та, что осталась у Ольги в руках. Несколько секунд до Ольги не доходит. Потом она начинает хохотать, хлопая себя по коленям.

Чернявые близнецы превратились в блондинов. Их короткие волосы торчат дыбом, как желтая пакля; спутанная солома лезет из-под Наташиной шапочки, как она ни пыталась бы ее скрыть. Ольга воет, утирая слезы кулаком; кто-то сдергивает с Наташкиной головы шапку, и волосы тут же встают дыбом.

– Что вы ржете, нас мама покрасила! – кричит Наташка звенящим от слез голосом.

– Рассказывай! – выкрикивает кто-то в ответ.

– Врешь ты все, не могла вас мама покрасить. Скажи, что сама!

– Чтоб помодничать!

– Нас мама специально покрасила! – дребезжащим басом орет Сашка и сжимает кулаки. Подбородок его опасно трясется. – А вы придурки все, не понимаете!

– Нас мама нарочно покрасила, – вторит Наташка. – Потому что он только тех, у кого волосы черные, трогает, ясно? У мамы знакомая в милиции работает, ей сказали!

Гогот мгновенно стихает. В животе Ольги шевелится противный холодок. Она аккуратно кладет шапку на качели и бочком выбирается из порыхлевшей толпы. Щеку царапает цепкий взгляд одного из больших парней, одетого в отглаженные школьные брюки и аккуратную рубашку, – только пионерского галстука не хватает. Нашел что нацепить на каникулах! Парень пялится на Ольгу со странной