– Я вас не понимаю, капитан Райкрофт!

– О, нет, понимаете. Прошу прощения за то, что возражаю вам: но вы сами дали мне основания.

– Правда? Каким же образом? Прошу, нет, требую объяснения.

– Вы его получите; хотя вряд ли оно необходимо после сегодняшнего вечера.

– О, сегодняшний вечер! Мне кажется, вы так были заняты мисс Пауэлл, что вряд ли могли еще что-нибудь заметить. Так что же это?

– Не заставляйте меня вдаваться в подробности. Вы и так понимаете.

– Нет, не понимаю. Вы говорите о моих танцах с Джорджем Шенстоном?

– Не только о танцах – вы весь вечер провели с ним!

– Неудивительно: я видела, что вы предоставили мне свободу! К тому же вы, вероятно, знаете, что мой отец был старинным и близким другом его отца.

Она говорит это успокаивающим тоном, видя, что он действительно расстроен, и думая, что игра противоречий зашла слишком далеко. Он показал ей свои карты, и с быстрым женским инстинктом она видит, что мисс Пауэлл среди них не козырная карта. Будь его проницательность так же остра, как ее, ревнивая ссора тут же кончилась бы, и между ними восстановились бы доверие и дружба крепче, чем раньше.

К несчастью, это не так. Все еще не понимая ее и не сдаваясь, он насмешливо отвечает:

– Полагаю, дочь вашего отца намерена продолжить близкое знакомство с сыном его отца; но это не очень приятно тому, кто должен стать вашим мужем! Если бы я думал так, когда одевал вам кольцо на палец…

Прежде чем он успел закончить, она срывает кольцо с пальца и, выпрямившись во весь рост, с горечью говорит:

– Вы оскорбляете меня, сэр! Возьмите его назад!

С этими словами она бросает кольцо с бриллиантами на старый расшатанный стол, а со стола оно падает на пол.

Он не готов к такому повороту, который вызван его собственной резкой речью. Испытывая сожаление, но одновременно слишком раздраженный, чтобы сдерживаться, он вызывающе отвечает:

– Если вы хотите конца, пусть так и будет!

– Да, пусть будет!

И они расстаются без дальнейших слов. Он, будучи ближе к двери, выходит первым, не обращая внимания на кольцо с бриллиантами на полу.

Она тоже о нем не думает и не притрагивается к нему. Даже если бы это был Кохинор[101], ей было бы все равно. Большая драгоценность – единственная любовь жизни – грубо раздавлена, и с разрывающимся сердцем она опускается на скамью, закрывает лицо шалью и плачет, пока ткань шали не пропитывается слезами.

Приступ проходит, она встает и стоит, опираясь на перила, глядя наружу и прислушиваясь. В темноте она ничего не видит, но слышит скрип весел в уключинах; они поднимаются и опускаются регулярно; она слушает, пока звуки становятся неразличимы, сливаются с вздохами реки, дыханием ветерка и голосами ночной природы.

Она может никогда больше не услышать его голос, не увидеть его лицо!

При этой мысли она с болью восклицает:

– Такой конец! Это слишком…

Но не заканчивает. Дальнейшие ее слова сменяются вскриком, но рот ей тут же зажимают, и она замолкает, словно онемевшая или мертвая!

Но не по воле Господа. Теряя сознание, она чувствует, как ее охватывают сильные руки, и знает, что стала жертвой насилия.

Глава тридцатая

Ошеломленный и молчащий

Внизу, у пристани, на скамье лодки сидит молодой лодочник и ждет своего пассажира. Он тоже был наверху, в доме, там его гостеприимно накормили. Но слишком свежа его утрата, пирушка слуг его не привлекла, напротив, только еще больше опечалила. Даже упрашивания французской femme de chambre не смогли его удержать; и, убегая от них, он вернулся в свою лодку задолго до того, как ожидал, что потребуются его услуги.

Сидя с трубкой в зубах – Джек тоже приверженец табака, – он пытается как можно лучше убить время; получается плохо: он по-прежнему горюет. И сейчас, без малейших перерывов, он думает о той, кто спит последним сном на кладбище у переправы Рага.

И вот посреди этих печальных размышлений он слышит звук, который заставляет его насторожиться и на одно-два мгновения забыть о своем горе. Это звук опускаемого в воду весла; но такой легкий, что только его уши, привыкшие различать самые слабые шумы, способны его услышать и сказать, что это. Впрочем, он не сомневается в услышанном и про себя говорит:

– Интересно, какая лодка может быть на реке в такое время ночи – или лучше сказать утра? Туристы так рано? Нет, не может быть. Похоже, Джек Демпси опять охотится на лососей! Ночь такая темная – как раз для такого мошенника, чтобы он смог заняться своим делом.

И при этом рассуждении темная, как сама ночь, тень падает ему на лицо.

– Да, коракл, – продолжает он. – Это был удар весла о воду. Но не обычная лодка, иначе я бы услышал удар об уключины.

Но в этом лодочник ошибается. Не коракл плывет по реке, а лодка с парой весел. А «удара об уключины» нет потому, что весла приглушены. Будь он в главном русле, в двухстах ярдах отсюда, он увидел бы саму лодку с тремя людьми в ней. Но лишь на мгновение, потому что в следующее лодка исчезает под нависающими кустами и прижимается к берегу.

Вскоре она касается terra firma[102], и люди выходят из нее. Двое направляются к Ллангоррен Корту, третий остается в лодке.

Тем временем Джек Уингейт в своем скифе продолжает прислушиваться; но поскольку больше ничего не слышит, вскоре перестает думать об этом легком звуке и снова предается своему горю и вспоминает о той, что лежит на церковном кладбище. Если бы только он знал, как тесно связаны эти два обстоятельства – кладбище и лодка, – он бы не оставался в своей.

Наконец он с облегчением слышит доносящиеся от дома голоса – призыв экипажей, – говорящие, что бал кончается. Еще приятней ему слышать хлопанье дверей и