В этом был весь Нерон: утонченность в пытках и любовь к Греции, к ее богам, легендам, играм, театру. Жестокость рука об руку с прекрасным.

Я наблюдал за ним. Он наслаждался: все происходящее было для него зрелищем, спектаклем, постановкой из жизни богов и правителей Греции.

Рим горел, как и Троя. Теперь он знает, что чувствовал Приам. Но он превзошел всех, Рим победил Грецию. Сила стоит наравне с философией, римские легионы приобщаются к играм и театру.

В натуре Нерона соединились все личины: актер, военачальник, возничий, поэт, верховный жрец, сын бога, властитель рода человеческого.

В последний пыточный вечер на арене в финальном параде соединилось все, что можно было видеть в предыдущие дни: живые факелы, освещавшие происходящее в садах Нерона, псы, рвущие живую плоть, женщины, которых насилуют огромными фаллосами или волокут по арене разъяренные быки, встряхивающие рогами, чтобы освободиться от привязанного к ним тела. Казалось, толпа уже не чувствовала ни ненависти, ни восторга. Отупевшая, она безмолвствовала, испытывая какое-то отвращение, возможно даже жалость, как будто понимая, что Нерон одурачил ее, что гибнущие христиане умирали не ради всеобщей пользы, но ради удовлетворения жестокости одного.

Голос рядом со мной прошептал:

— Я знаю, что рискую, говоря это. Одно звание христианина звучит как приговор. Но римский прокуратор распял нашего Христа, а Он воскрес. Император Нерон распял Петра, отрубил голову Павлу, замучил сотни наших, но мы восстанем из мертвых, и я говорю тебе: Нерон — животное, которое смертельно боится своего конца. Он будет гореть в аду, испытывая вечные муки. Он — воплощение Зла. Он — Антихрист.

Я обернулся. Мне хотелось видеть лицо того, кто говорил со мной.

38

Я не забыл слов, произнесенных незнакомцем. Каждый день я повторял их Сенеке, чьи снисходительность и равнодушие изумляли меня. Казалось, ничто не трогало и не удивляло его в этой вакханалии надругательства над христианами. Но когда я начал описывать ему распятые тела, облитые смолой, он остановил меня.

Речь идет, пояснял он, о традиционном наказании поджигателей. Единственная новость состояла в том, что сжигаемых живьем людей использовали как факелы, чтобы освещать эти жестокие игры. Он пожал плечами, и на его лице появилась гримаса. Просто Нерон испытывает тягу к прекрасному. Да, это слово здесь вполне уместно. Он не более жесток, чем другие тираны, но у него есть склонность к выдумкам, к творчеству.

Я возмутился.

— Рим превратился в город, где царит зло!

Сенека поднял брови и протянул ко мне руку, как бы призывая соблюдать умеренность и не позволять страстям возобладать над разумом.

В конце концов, Нерон всего лишь следовал настроениям толпы и иудейских священников, ненавидевших христиан. Могу ли я поклясться, что обвинения, выдвинутые против них, необоснованны? В своей ненависти к Риму они гораздо хуже евреев. Те более ловкие, они способны найти подходы к Нерону, получить доступ во дворец, развлечь императора шутовством. А христиане — сектанты. Им вполне могло прийти в голову разрушить Рим, предав его очистительному огню.

Я не любил в Сенеке эту черту, его манеру выворачивать наизнанку факты, доказательства, слухи так, словно он рассматривал изнанку туники, чтобы убедиться, что она чистая.

Мы сидели в верхней части сада, откуда был виден почти весь город, и разговаривали. Повсюду простирались одни лишь строительные площадки.

Толпы рабов заканчивали разбирать оставшиеся после пожара руины, другие уже разгружали присланные с берегов озера Альба строительные блоки. Как уверяли, этот пористый камень был огнеупорным, поскольку вышел из самых недр земли при вулканических извержениях. Нерон приказал, чтобы при возведении цокольных этажей зданий вместо дерева использовали его. Он настаивал также, чтобы улицы стали более широкими, строения более низкими и отделялись друг от друга внутренними дворами, а не стенами. Император назначил наблюдателей за городскими фонтанами, чтобы воду из них не отводили в дома и все могли ею пользоваться, в том числе и в случае пожара. Он потребовал также, чтобы в нижних этажах зданий были устроены галереи, в которых легко бороться с огнем.

— Ты хочешь сказать, что все это, — Сенека указывал на стройки, где начинали подниматься здания, — этот огромный рынок, цирк, — все это строится потому, что один человек поджег город?

И жестом, и взглядом он запрещал мне опровергнуть этот довод, который начинал входить в моду среди тех, кто хотел нравиться Нерону и его окружению.

— Знаю, знаю, — продолжал он, — ты возразишь мне, что Нерон хочет прославиться, заложив новый город на развалинах старого. Я полагаю, он хочет, чтобы город носил его имя, как египетская Александрия. А у него будет Нерополис. Он хочет стать новым Ромулом, новым Цезарем и новым Александром. Почему бы нет? Но это доказывает не то, что именно он поджег Рим, а всего лишь то, что он использует этот пожар, чтобы достичь своей цели. Стал ли он из-за этого Зверем, Злом, Антихристом, как утверждают христиане, которых ты слушаешь?

Я поднялся и окинул взглядом Палатин, стены и галереи, на которых копошились рабы, возводившие в самом сердце города новый дворец для Нерона — Domus aurea, Золотой дом.

Мы несколько раз видели императорский кортеж севернее Палатина, на вершине холма Велия. За какие-то три недели там выросла тройная колоннада парадного входа, отделанная золотом и драгоценными камнями. Уже было ясно, что здание будет огромным. В некоторых помещениях были устроены вращающиеся с помощью специальных механизмов потолки, показывающие смену времен года и движение небесных светил. В других залах потолки собирались обшить подвижными пластинами из слоновой кости со множеством отверстий, через которые на приглашенных будут изливаться благовония и сыпаться лепестки цветов.

Между храмами Юпитера и Фортуны, которые уже начали восстанавливать, должны были разбить рощи, вырыть пруды, огородить выгоны для скота — словом, воссоздать природный ландшафт, который бы в самом сердце города напоминал о безмятежности полей и лесов.

— Наконец-то я будут жить как человек, — кокетничал Нерон, и никто не понимал, шутит он или говорит серьезно.

Кроме того, он требовал построить галерею длиной более тысячи шагов, у входа в которую будет возвышаться колоссальная статуя императора, высотой в двадцать человек, вставших друг другу на плечи. Эту пирамиду из человеческих тел я видел, когда устанавливали бронзовое изваяние, достойное не императора, но бога.

— Статуя Антихриста! — повторял я слова, которые слышал от христиан, каждый раз вызывая иронию и даже гнев Сенеки.

— Нерон — дитя богов, сын Аполлона, его предками были боги. А что знаем мы об этом Христе, который якобы воскрес из мертвых? Скорее всего, он просто шарлатан, каких пруд пруди и в Иудее, и на всем Востоке. Нерон — римский император. Он рвется к славе с большей страстью и изобретательностью, чем кто бы то ни было до него. Он мечтает стать монархом, подобным царям Востока, деспотам, которые живут, как боги во плоти и крови.