Вопреки ложному, хотя и широко распространенному мнению, такие ценности, как секс, наркотики и рок-н-ролл, появились благодаря вовсе не року, а литературе. Доказательством тому служит этот роман, появившийся в промежутке между двумя войнами. Небольшая книжка в белой обложке, написанная неизвестным и давно умершим автором. Но мое внимание привлекло несколько деталей: предисловие написано Эдуаром Баэром, в издательстве работает Ален Вейль (оба этих чудака являются законодателями в области хорошего вкуса), а книга вышла в серии «Неожиданное», то есть в рамках весьма специфического проекта по извлечению на свет всяких до нелепости странных полузабытых опусов (например, очерка Льва Толстого «Для чего люди одурманиваются?»). Поэтому я с любопытством открыл сочинение, озаглавленное «Жизнь Паташона», принадлежащее перу Пьера де Ренье, сына поэта Анри де Ренье и внука другого поэта — Хосе-Марии Эредиа. Если у тебя в предках числятся сразу два поэта, ты рискуешь родиться на свет поэмой, особенно если твоего настоящего отца зовут Пьер Луи (дело в том, что у Пьера де Ренье было разветвленное генеалогическое древо, а его ДНК обладала ярко выраженными литературными характеристиками). Опубликованная в 1930 году в издательстве «Grasset» «Жизнь Паташона» — это не только выраженное средствами разговорного языка описание моего повседневного существования. Это также уморительно смешная картина Парижа безумных лет: в промежутке между двумя катастрофами этот город был самым веселым на планете. Трудно поверить, но это так: в эпоху этнических чисток и наведения морального порядка Париж оставался городом, наделенным ночным зрением, городом, в котором шампанское лилось рекой, не существовало запрета на наркотики, а разгульная жизнь ничего не стоила. Представьте себе на минуту гремучую смесь из сегодняшних Москвы, Амстердама и Бангкока, и вы поймете, о чем идет речь. В годы между двумя войнами американские писатели стремились в Париж не для того, чтобы побывать в Лувре, они бежали от сухого закона и посещали наши бордели. У героя книги прозвище Козленок Фифи, у его подруги — Эмма Паташон (имя Бовари оказалось уже занято). Неисправимый полуночник, герой проводит время в ночных клубах и на скачках, мотаясь между Довилем, Монмартром и Баскским побережьем. Пьет все подряд, накапливает разнообразный опыт (опиум, кокаин, групповой секс), просыпается в семь вечера и ложится спать в семь утра. Кроме того, пишет симпатичные катрены в стиле Туле. В бутоньерке он носит пучок молодой зеленой фасоли. Спит исключительно с доступными женщинами. Смакуя каждую каплю этого праздничного нектара, я вспомнил пару-тройку восхитительных ночей, проведенных в обществе актера Бостеля (Оноре Бостель был фанатичным поклонником Пьера де Ренье), а заодно подумал о нескольких своих любимых книгах — «Сколопендр и планктон» Бориса Виана, «Господин Прежде, или Вечерняя школа» Антуана Блондена, «Тропик Рака» Генри Миллера (все были изданы после 1930 года). На мой взгляд, эти ссылки должны окончательно обратить вас в мою веру; в случае, если этого недостаточно, я привожу следующий прелестный пассаж: «Жизнь — штука настолько короткая и настолько странная, что надо спешить описать ее в самых приятных проявлениях… оставив грядущему математический, рискованный или фатальный труд воспевать память о ней и придавать форму ее праху».

//- Биография Пьера де Ренье — //

Пьер де Ренье приходился сыном не Анри де Ренье, а его другу Пьеру Луи. Он родился в 1898 году и умер в 1943-м, то есть принадлежит эпохе, о которой молодежь младше 20 лет ничего толком не знает, эпохе, когда не существовало тестов ДНК… Его мать Мари де Эредиа, дочь поэта, вела двойную жизнь а-ля Жюль и Джим с двумя лучшими друзьями. В результате из ее сына Пьера (по прозвищу Тигр) получился заядлый (отчасти беспринципный) гуляка — неисправимый пьяница и любитель женщин легкого поведения. Изданная в 1930 году, «Жизнь Паташона» показывает нам ночную жизнь Парижа безумных лет. Кроме того, Пьер де Ренье писал снобские стихи в духе Ларбо. Они были собраны под одной обложкой и скромно озаглавлены «Ошибки молодости» («Erreurs de jeunesse», 1924). Другой его роман «Коломбина, или Великая неделя» («Colombine ou la grande semaine», 1929) ни разу не переиздавался, что досадно.

В универмаге «Нотомбия» ограниченный выбор товаров: сомнительные сюжетные ходы, мертвенно-бледные персонажи и ментальный СПИД. Легендарная судьба Амели Нотомб — в том, чтобы стать полной противоположностью Амели Пулен[82],то есть человеком, который если и стремится оказать кому-то услугу, то только сообщая незнакомцам дурные вести. Писатель на протяжении всей своей жизни повторяет одну и ту же ложь. Вранье Амели Нотомб предельно просто: она утверждает, что каждый прозаик — дьявол, принимающий себя за Бога. Ее первый роман, опубликованный в 1992 году, композиционно состоит из пяти диалогов с одним и тем же персонажем — 80-летним Претекстатом Ташем, лауреатом Нобелевской премии по литературе, страдающим раком в последней стадии. Четыре журналиста поочередно подвергаются унижению и оскорблениям со стороны антипатичного, жирного, лысого писателя — расиста, самовлюбленного эгоиста, мизантропа и женоненавистника («Женщины — это грязное мясо»). Блистательная грубость ее рассуждений напоминает манеру Набокова ставить в тупик интервьюеров (эти интервью вышли в сборнике «Захваченный Париж» в издательстве «10/18»), хотя для Нотомб источником вдохновения послужил также герой романа Монтерлана «Девушки» Лекосталь (эта книга тоже входит в число ее любимых). И вдруг появляется молодая женщина по имени Нина, которая оборачивает ситуацию в свою пользу, раскрывая некую тайну из прошлого Таша.

Уже в дебютном романе 25-летняя Амели Нотомб умело смешала ингредиенты своего будущего успеха. Герой-писатель в инвалидном кресле пленительно отвратителен: на завтрак он ест потроха и пьет черный чай. Графоман и девственник, настоящий обитатель зоопарка, он выдает провокативные глупости с единственной целью — шокировать буржуа: «Я — груда сала». На настоящий момент (2011 год) Амели Нотомб напечатала почти столько же романов, сколько Претекстат Таш (19 против 22). Она рассказала нам о булимии и анорексии, красоте и уродстве, детстве и смерти. В мире франкоязычной литературы у нее сложилась репутация человека со странностями — например, после ее откровений прессе относительно пищевых пристрастий, не менее экстравагантных, чем у ее первого персонажа. Вслед за Флобером она могла бы воскликнуть: «Месье Таш — это я!»

«Гигиена убийцы» — бесспорно, ее лучший роман. Наиболее зрелый, наиболее умный, наиболее по-макиавеллиевски коварный. В нем Нотомб демонстрирует редкостные виртуозность, эрудицию, тревожность и свободу. Уникальный случай: дебютный роман, в котором в сжатой форме содержится все ее будущее творчество. Названия книг Таша производят впечатление карикатуры на собственные произведения Нотомб двух следующих десятилетий: «Апологетика диспепсии», «Распятие без боли», «Бесплатные изнасилования в период между двумя войнами», «Молитва со взломом», «Мембраны», «Urbi et orbi», «Покушение на уродство», «Сдохнуть без наречия», «Проза эпиляции», «Тотальное бедствие» и т. д. После «Гигиены убийцы» она каждый год выпускала в августе очередную книгу из числа упомянутых ее же первым персонажем! Обратная сторона амнезии — воспоминание о будущем.