В свободные минуты, не сказав никому о цели своего похода, я ускользал в библиотеку «Атенео» на улице Кануда, где пускался по следу Маурисио Вальса, производя раскопки в отделе периодики и в недрах каталога. Образ, в течение многих лет являвшийся для меня размытой абстракцией и не представлявший ни малейшего интереса, день ото дня обретал ясность и четкость черт, вызывая боль. В процессе поисков я сумел мало-помалу воссоздать основные вехи успешной публичной карьеры Вальса за последние пятнадцать лет. Много воды утекло с тех пор, как он мальком начинал свое плавание в государственных заводях. Если верить газетам (в которых Фермин мог поверить разве что сообщению, что для производства напитка «Тринаранхус» выдавливают свежие валенсийские апельсины), со временем дон Маурисио Вальс при помощи хороших связей дождался претворения в жизнь своих чаяний, сделавшись яркой звездой на небосводе испанского искусства и литературы.

Его взлет казался феерическим. Начиная с 1944 года должности и официальные назначения, все более почетные и значимые в структуре академических и культурных институтов, сыпались на него как из рога изобилия. Не счесть было его статей, речей и публикаций. Ни один престижный конкурс, конгресс или юбилей не мог обойтись без участия или присутствия дона Маурисио. В 1947 году вместе с парочкой компаньонов он создал Акционерное общество «Издательство Ариадна», с конторами в Мадриде и Барселоне, которое пресса наперегонки канонизировала, присвоив ему статус «мерила качества» испанской литературы.

В 1948 году все та же пресса начала отзываться о Маурисио Вальсе исключительно как о «самом выдающемся и признанном интеллектуале новой Испании». Самоназначенная интеллектуальная элита страны и те, кто мечтал в нее войти, словно переживали страстный роман с доном Маурисио. Обозреватели культурных колонок рассыпались в похвалах и пели осанну, пытаясь снискать его расположение и, если повезет, опубликовать в издательстве «Ариадна» какой-нибудь опус, давно пылившийся в столе. Это позволило бы счастливчику претендовать на официальное признание и войти в круг избранных, чтобы вкусить от их благ или хотя бы подобрать крохи с барского стола.

Вальс хорошо изучил правила игры и умело сдавал карты. В начале пятидесятых его известность и влияние распространились за пределы официальных кругов и стали проникать в сферу гражданского общества и его приверженцев. Пафосные выступления Маурисио Вальса превратились в свод истинных откровений для граждан, принадлежавших к ограниченному сословию из трех-четырех тысяч испанцев, которым нравилось считать себя просвещенными личностями и на этом основании смотреть свысока на соотечественников. Они с ходу восприняли его лозунги и повторяли их как прилежные ученики.

На пути к вершине Вальс сплотил вокруг себя небольшую группу прихлебателей, которые ели из его рук, а он продвигал их на руководящие должности в различных организациях и властных структурах. Если кто-то осмеливался усомниться в словах или дарованиях Вальса, пресса принималась дружно травить беднягу и, выставив его персону в самом невыгодном свете, делала из несчастного жупел. После этого он превращался в парию — убогого, перед которым закрывались все двери, и даже имя его становилось запретным. Иного пути, кроме забвения или изгнания, у такого человека не оставалось.

Много бесконечных часов я вчитывался в строчки и между строк, проверяя факты и версии, систематизируя даты и ведя строгий учет триумфам и скелетам в шкафу. В иных обстоятельствах, если бы целью моих штудий являлось изучение человеческой природы, я мог бы снять шляпу перед доном Маурисио и мастерством, с каким он разыгрывал свою партию. Невозможно было отрицать, что он досконально изучил своих сограждан, видел насквозь то, что таилось в их сердцах и душах, и дергал за ниточки, приводившие в движение их желания, надежды и страхи.

После многодневного плавания по страницам официальной биографии Вальса я пристал к берегу с твердым убеждением, что механизм создания новой Испании совершенствуется. Головокружительный взлет дона Маурисио к власти и алтарям представлял собой образцовую версию игры на повышение. Данная модель имела широкие перспективы, и без сомнения, ей было суждено пережить нынешний режим и прочно укорениться на территории страны на долгие десятилетия.

В 1952 году Вальс достиг апогея, получив в свое распоряжение министерство культуры. Он находился на посту министра три года, использовав это время, чтобы укрепить собственную власть, а также пропихнуть своих лакеев на те немногие позиции, над которыми ему прежде не удалось установить контроль. Его публичные выходы обрели протокольный характер. Речи его цитировались, получив статус источника мудрости и истины в последней инстанции. Присутствие Вальса в жюри, коллегиях и на многочисленных приемах по разным поводам сделалось обязательным. Его коллекция дипломов, премий и наград непрерывно увеличивалась.

И вдруг произошла непонятная вещь.

Я не сразу обратил внимание на необычный факт. Поток восхвалений и упоминаний о доне Маурисио не оскудевал, однако с 1956 года стала характерной одна особенность, которая не отслеживалась в потоке информации, опубликованной до упомянутой даты. Она не бросалась в глаза, потерявшись в ворохе сообщений. Общая тональность и содержание новостей не менялись, но поскольку я сравнивал, многократно читая и перечитывая статьи разных лет, то в итоге подметил специфическую деталь.

Дон Маурисио Вальс больше не появлялся на публике.

Слава имени его не тускнела, авторитет, репутация и влияние по-прежнему находились на небывалой высоте. В радужной картине полного триумфа не хватало лишь малого: личности героя. Начиная с 1956 года не было опубликовано ни одной новой фотографии Вальса, не проскальзывали упоминания о посещении им массовых мероприятий, отсутствовали прямые репортажи о его участии в публичных торжествах.

Последняя статья, засвидетельствовавшая парадный выход Вальса, датировалась 2 ноября 1956 и касалась вручения премии года за успешную издательскую деятельность. Торжественную церемонию, состоявшуюся в Обществе изящных искусств в Мадриде, почтили присутствием самые высокие государственные чины и многие знаменитости той поры. Текст сообщения был вполне шаблонным и соответствовал канонам жанра светской хроники. Зато весьма любопытной оказалась соответствующая фотография, последняя из тех, где был запечатлен Вальс накануне своего шестидесятилетия. Элегантный, в идеально сидящем костюме, он с добродушной улыбкой и выражением подобающей скромности на лице принимал овации собравшихся. Вальса окружали обычные завсегдатаи подобных спектаклей, а за его спиной, слегка не в фокусе, маячили два типа в черной одежде, с физиономиями суровыми и непроницаемыми и защищенными темными очками. Они резко выбивались из общей праздничной атмосферы и выглядели грозно и почти гротескно. Телохранители.

С того вечера в Обществе изящных искусств никто не только не фотографировал, но и не встречал дона Маурисио Вальса в общественном месте. Как я ни старался, мне не удалось найти ни единого тому подтверждения. Устав блуждать в потемках, я вернулся к началу и реконструировал историю жизни персонажа, выучив ее назубок, как собственную биографию. Я вынюхивал его след в надежде найти зацепку — указание, которое позволило бы мне обнаружить убежище человека, улыбавшегося мне с фотоснимка. Человека, чье тщеславие не имело пределов и как в зеркале отражалось на сотнях страниц, написанных о нем услужливой челядью, жаждущей милостей. Я искал человека, убившего мою мать, чтобы скрыть собственную унизительную бездарность, и бывшего во всех отношениях ничтожеством, чего никто, похоже, не имел мужества признать.